Китаец хотел что-то возразить, но опять оказался на полу, на этот раз благодаря Фергюссону. Тысячелетняя изоляция и Великая стена сделали своё дело — обычаев, царивших в элитных университетах Европы и Америки, он так и не смог усвоить.

— Ну, раз так, не будем терять времени, — Черчилль посмотрел на часы. — Если процесс клонирования начать, скажем, через час, то тридцатилетний Сталин будет готов через тридцать шесть, максимум через сорок часов, — сказал он, безуспешно борясь со страшным насморком. — Разум у него, понятно, будет девственно чистым, но наши ученые сумеют вставить в его мозги микрочипы с соответствующей программой. Я уже отдал кое-какие распоряжения экспертам-историкам. Думаю, ему можно для начала записать «Архипелаг ГУЛАГ»…

— Да, и не забудьте об «Истории КПСС» и книге «Щит и меч»! — отозвался Куропаткин. — Это любимое чтение нашего генерал-президента в молодости.

— Тогда вопрос в принципе решён, — Торез с облегчением откинулся в кресле. — Если все пройдёт гладко, то через два дня Танатос Четырнадцатый сможет приступить к своим обязанностям. Господин Куропаткин, я советую вам, не теряя времени, связаться с вашим правительством, чтобы утрясти все формальности.

Куропаткин вытянул из-за воротничка микроантенну спутникового телефона и какое-то время отдавал короткие распоряжения, а потом, непривычно подобравшись и вытянувшись, что-то выслушивал с подобострастным видом. Наконец, он кивнул, осторожно всунул антенну обратно и хитро обвёл взглядом окружающих:

— Всё будет в порядке, но только… товарищ генерал-президент просит, чтобы вы показали эту… косу. Кто знает, не идёт ли речь об очередной провокации ЦРУ или Моссада?.. Ну, где эта ваша штука, а?

Торез пожал плечами. Видимо, всё на этом свете имеет свои пределы, включая и традиционную русско-американскую дружбу. Он кивнул Черчиллю и вручил ему магнитный ключ от своего кабинета.

— Принесите мне старый компьютер — он на моём столе. Только смотрите, не притрагивайтесь к чёрному шару, а то сами станете Танатосом, — неловко пошутил он. Никто, однако, даже не улыбнулся. Чёрный юмор за эти дни окончательно вышел из моды.

Черчилль спешно удалился из зала заседаний. Вернулся он минуты через две с пустыми руками и обескураженным видом, на что Куропаткин отреагировал язвительной усмешкой.

— Где оно, господин-мистер? — спросил он триумфально. — Где ваша хвалёная коса, её мать, а?!

— На вашем столе я ничего не нашёл, — объяснил растерянный Черчилль. — И даже под ним тоже. Во всяком случае, ничего, что напоминало бы компьютер с чёрным шаром.

Торез в душе проклял свою наивность. Надо было положить «подарки» в сейф, подумал он, только я больше всего боялся прикоснуться к этому проклятому «джойстику» хоть ненароком. Решил, что запертых дверей будет достаточно.

— Пойдём туда, — предложил он. — Все вместе. Он не мог пропасть из моего кабинета.

Кабинет находился недалеко от зала заседаний, на персональном этаже Генерального секретаря, предназначенного исключительно для его служебных и личных надобностей. Как и говорил Черчилль, на столе лежала только тонкая папка с текущими меморандумами и ежедневным аналитическим отчётом. В комнате не было ни одного предмета, хотя бы отдалённо напоминающего ноутбук или вообще компьютер — не считая большого монитора интеркома в углу. Торез на глазах у молчащих членов Совета Безопасности молниеносно обшарил кабинет, не забыв даже о большой корзине для бумаг под столом. Коса Танатоса попросту пропала, исчезла, испарилась без следа. Со всё более очевидной тщетностью поисков ухмылка на широком славянском лице русского генерала становилась всё лучезарнее.

— Вот, а вы думали обмануть нашего генерал-президента! Думали, он дурак? Матушку-Русь вы, значит, хотели обдурить? Ах вы, либерасты, дерьмократы, гоми…

Он хрипло захохотал, но вдруг схватился за шею, посинел, что-то бессвязно пробормотал и бессильно повалился навзничь на толстый ковер. Издав странный сипящий звук, он перевернулся на бок и замолчал. Над неподвижным телом наклонился Фергюссон, борясь со своим животом.

— Не дышит! — он удивленно поднял голову. — И пульса нет!

— Неужели инфаркт? — подал голос Черчилль. — Неудивительно, с его диагнозом это могло случиться в любую минуту…

— Как, после исхода Танатоса?! — воскликнул Торез.

Все замолчали, поражённые этим замечанием — и только в этот момент услышали приглушённый детский крик, раздающийся со стороны неплотно прикрытой боковой двери в личные апартаменты Генерального Секретаря. Торез, не раздумывая, толкнул дверь и вошёл.

Его сын Феликс сидел на корточках на полу гостиной, склонившись над включённым и раскрытым ноутбуком. В его руке был зажат чёрный блестящий шар, который он с непередаваемой быстротой крутил в пальцах, не сводя восхищённого взгляда с экрана, на котором с головокружительной скоростью возникали и исчезали маленькие окошки, заполненные микроскопическими фигурками. Торез почувствовал внезапную слабость в ногах.

Вероятно, Феликс услышал шаги за спиной, потому что повернул голову и посмотрел на отца тёмными, почти чёрными глазами, больше всего в эту минуту напоминающими отверстия в дулах пистолетов.

— Папа! — с восторгом воскликнул он. — Откуда ты взял такую классную игру? Я могу косить их всех, как захочу!

Генеральный секретарь Организации Объединённых Наций пробормотал что-то неразборчивое и обмяк в объятиях своего соотечественника Голля. Феликс с пониманием подмигнул безмолвным столпившимся и отвернулся к своей находке. Мёртвую тишину прервал неожиданно кристально чистый голос Черчилля:

— Господин Генеральный секретарь, хочу сообщить вам, что мой насморк полностью прошёл. Готов немедленно приступить к выполнению моих обязанностей. Какими будут ваши дальнейшие указания?

Банька была хороша. И неважно, что топилась по-чёрному, — зато внутри плыл туманом раскалённый пар, гранитные каме-нюки аппетитно потрескивали от жара и заходились разъярённым шипом, стоило плеснуть на них самую малость ледяной воды. А сразу за предбанничком огромными валунами отгораживалась заводь на Ирети — прыгай в своё удовольствие, не снесёт.

То и дело принимался дождь, причём лил, как из ведра, залпами. Тучи проносились, как сумасшедшие, не успевая закрывать солнце, и оно жарило вовсю, градусов под тридцать.

Иреть от дождей поднялась больше чем на метр, по всей ширине всхлёстывались пеной буруны, неслись сучья да смытые деревья. Солнце подсвечивало пену розовым, вода в реке при этом становилась на контрасте беспросветно сизой и нереальной.

Я привычно бухнулся в заводь, и, отброшенный ледяным потоком на дальние валуны, упёрся в них руками. Вода в заводи была до невероятия прозрачной, и пара тайменей, стоящая у дна, выглядела гигантскими глубоководными рыбинами. Совсем рядом бушевало основное течение, резко выворачивавшееся от валунов к дальнему берегу. Пара сосен упиралась в небо прямо у меня над головой, чуть дальше лес стоял непроходимой стеной.

Наверху стучал дятел. Мне его хорошо было видно — чёрно-белого, с роскошной красной шапочкой. Очень деловито стучал, только кора сыпалась.

Таймени, которым я скормил полбатона, пока растапливал баньку, лениво двигали плавниками, удерживаясь против течения. Я с большим интересом разглядывал речных монстров — настолько близко наблюдать мне за ними не доводилось. Тёмные тела отдавали немереной силищей, а под удар хвоста я бы добровольно не подставился. Вытащить такую зверюгу на удочку было бы интересно, я видел не так давно, как два мужика тащили такого, изо всех сил упирая удилище в камни, то сматывая, то отпуская леску.