Cool, cool! Достаточно было чуть-чуть пожить с Тосей, и он уже пишет, как она. С той лишь разницей, что Тося мне не пишет.

Но я рада, что мы гораздо больше похожи друг на друга, чем я думала. Я тоже не cool. He потому, что я что-то имею против cool — а просто не очень понимаю, что значит быть cool. Улины дочери сказали, что президент — cool, и папа римский — cool, и Ясек из 11-го «А» класса лицея тоже cool, а ведь они все совершенно разные. А я ничуть не похожа ни на одного из них — у меня даже пол другой. Вывод напрашивается сам собой: уж я точно не cool, — и это нас роднит с Адасиком. Но, к чертям собачьим, ведь это ничуть не любовное письмо!!! Ни в коей мере! За исключением одного придаточного предложения: «…которая имеет тот плюс, что там есть ты».

А может быть, я теперь должна это письмо распечатать на принтере и положить в конверт, написать на конверте свой адрес и спрятать к себе в стол?

— Мамуля! — Тося вошла в кухню и села напротив меня.

Я принесла из редакции семьдесят писем, они лежали на столе, часть из них уже была вскрыта, а я занялась вещами более важными — принялась опустошать холодильник. В отличие от ответов на семьдесят писем эта деятельность дает ощутимый результат.

— Мам…

— Что, дорогая? — слащаво спросила я, потому что почувствовала кожей: у дочери ко мне какое-то не требующее отлагательства дело.

— Можно устроить день рождения?

Кусок хлеба с сыром и майонезом замер у меня на полпути ко рту.

— Кому? — вяло поинтересовалась я.

— Себе, — ответила Тося и удивленно посмотрела на меня.

День рождения! Ну конечно, моей дочери исполняется восемнадцать лет!

Но до дня рождения еще три недели!

— Ты забыла, да?

Нет, не забыла. Ни одна мать не в состоянии забыть день, когда рожала ребенка. Производила на свет. Для себя или для всего мира. Или для какого-нибудь Якуба, который потом ее бросит.

Этот, теперешний Йолин, в минуту ее рождения еще был заботливым отцом. Когда у меня ночью начались боли и я его разбудила, он сказал:

— Дорогая, не волнуйся, я рядом! — И повернулся на другой бок.

Разве можно забыть ту ночь? Никогда!

Я помыла голову, исходя из того, что при родах самое главное — прическа. Под утро накрасила ногти на руках и ногах, что заняло у меня еще два предрассветных часа, в то время как мой Эксик заботливо бодрствовал возле меня, похрапывая в свое удовольствие. Попробуйте-ка покрасить ногти, если каждые полторы минуты у вас идут схватки! Когда я снова его расшевелила и сообщила, что схватки повторяются уже каждую минуту, он как ошпаренный выскочил из постели и начал орать, что я легкомысленная, потом побледнел и ему стало плохо. Я позвонила родителям. Отец, не успев даже рассказать, что бы он сделал на моем месте, по-видимому, тоже побледнел, а мама вызвала такси, и меня отвезли в роддом. В девять утра Тося слабым криком возвестила: вот я — явилась на этот свет, а Эксик промаялся в приемном покое до двух — его-то никто не известил, что все произошло так быстро, а претензии он высказал мне. Эх, времечко…

Было это почти восемнадцать годков назад, а кажется, будто вчера. И сейчас сидит передо мной почти взрослая женщина, а порой совершенный ребенок и сообщает, что пригласит домой ораву таких же молодых и буйных людей. Как учит жизненный опыт, нагрянет их человек пятьдесят, а мне придется их кормить, и они, несомненно, тайком от меня принесут алкоголь в разных пакетах и сумках, а может, не дай Бог, и травку, надринькаются, накурятся, разнесут наш маленький дом, и у меня будет уйма хлопот.

Тосины подружки в прошлом году уже праздновали совершеннолетие (моя бедная крошка была способной, скучала в детском саду и потому пошла в школу раньше — прости, дорогая, я не сознавала, что делала) — и это было не приведи Господь. Одной родители устроили банкет в гостинице «Бросталь», что обошлось им в тридцать тысяч. Может, моя бедная крошка Тося тоже хочет отметить день рождения в отеле? Хотя в последнее время мне казалось, что у меня вполне благоразумный ребенок. Может, все обойдется погромом лишь в одном нашем доме?

Я тяжело вздохнула:

— Сколько человек ты хочешь пригласить?

— Вот именно, мама…

К сожалению, из этого «вот именно, мама» я совершенно ясно поняла, что не только свой класс, состоящий из двадцати человек. По-видимому, также параллельные, поскольку Тося — животное стадное и у нее масса знакомых. Она наверняка вспомнила про шесть своих подруг из начальной школы — они до сих пор встречаются. У подруг есть мальчики, то есть в сумме их будет двенадцать. Ну и, конечно, еще приятели, с которыми она ездила в Швецию, и те, с кем она там познакомилась. Кроме того, знакомые по водноспортивному лагерю и с турбазы — грубо говоря, человек тридцать. Плюс родственники и соседи. Летом можно было бы устроить пикник в саду, но на дворе уже шесть градусов. А через три недели будет минус шесть. Вот тогда пикник на свежем воздухе — самое оно, потому что ненадолго, зато на двести человек, которых лучше заранее предупредить, чтобы пришли на сытый желудок — поздравить и уйти. Тося могла бы стоять у открытой калитки с бокалом шампанского и сразу же спроваживать гостей обратно.

— …и поэтому я не хочу, — мой слух ухватил обрывок последней фразы.

— Чего ты не хочешь? — Я опять была на кухне, заваленной письмами. — Извини, я отключилась…

— Почему ты не слушаешь меня?

— Слушаю, только раздумываю, как лучше сделать.

— Мама, когда Конрад в прошлом году отмечал восемнадцать лет, то у него из окна выбросили телевизор — так все напились. А у Ани Конрад с приятелем — он немного старше, потому что его пару лет назад выгнали из института… — Тося на минуту задумалась, а у меня голова пошла кругом. — Его выгнали за то… — продолжала Тося, заметив мою мину, — что он отключил светофоры на Жвирко и Вигуры[17]. Его отец — полицейский, и он знал, где отключается — там есть такой ящик, — и регулировал движение… Помнишь, по телевизору показывали, какая образовалась страшная пробка… Ну, его и задержали… Знаешь, он взял отцовскую форму, а это запрещено… Так вот, Конрад вместе с ним пришел к Ане, и они выбросили из ее квартиры все лампы. С семнадцатого этажа…

— Лампы? Какие лампы? — оторопело спросила я, потому что мне неожиданно стало известно, как моя дочь проводила время на вечеринках в прошлом году.

— Обычные, — пожала плечами Тося и схватила мой недоеденный бутерброд. — На самом деле они выбросили только две, из «Икеи», недорогие, потому что хотели измерить скорость света…

— Тося! Помилуй меня! Это так-то вы развлекаетесь? Ты говорила, что у тебя нормальные друзья.

— Ой, мамочка! Я же не дружу с Конрадом. Ничего не выбрасываю в окна. Я знаю скорость света, и мне не надо ее так проверять, — засмеялась Тося, а затем добавила с серьезным видом: — У Арека переколотили все стаканы из хрусталя, со сценами охоты, которые коллекционирует его отец. Арек просил не брать их, но сама знаешь: парни, когда напьются, становятся невменяемыми. Арек, пока был трезв, следил, а потом, когда сам нагрузился, стал стряхивать пепел с сигареты в карман своей же рубашки, потому что был не в состоянии двигаться.

— Тося! — Я наконец вышла из ступора. — Как ты можешь так спокойно рассказывать? Ничего веселого в этом нет! В какой же ты бываешь компании?

— Вот видишь, мама, поэтому с тобой невозможно говорить. Ты просто не хочешь смириться с тем, что такова жизнь.

— Чья жизнь? — Я была в шоке. — Твоих друзей? Твоя?

— Нет, но такие вещи случаются. И наверняка случались также с тобой, только вы все лицемерите. Отец смеялся, когда я ему это рассказывала.

Я замолчала. Вот так я узнала, что у моей дочери есть друзья, которые, по-видимому, в скором времени окажутся за решеткой. В придачу они пьют и курят. Впрочем, далеко не тайна, что молодежь пьет и курит, когда молодежь чуть постарше, то есть мы, этого не видит. Тося делится со мной впечатлениями о праздновании восемнадцатилетия у ее подруг и друзей, иначе говоря, приобщает. Но с другой стороны… если ребенок рассказывает, то родители не должны тут же возмущаться. И ведь правда тоже бывала на вечеринках. И хорошо помню, что там творилось.