Дело в том, что Джексону этот тип никогда не нравился. Они и встречались-то лишь однажды. Это случилось пятнадцать лет назад, когда старому мошеннику Анзаллару было, должно быть, уже около восьмидесяти.

Габриель Анзаллар присутствовал на званом вечере Дуга Гордона, и даже там, на фоне толпы самовлюбленных воротил шоу-бизнеса, выделялся изрядным самомнением.

Требуя внимания, щедро перемежая свою речь цитатами и поговорками (не просто избитыми, но уже давно позабытыми), Анзаллар вклинивался в разговоры — видит Бог, отменно скучные! — и не давал никому даже слова вставить, буквально разливаясь соловьем. Во времена гигантов живописи он был незначительным художником, но более талантливые и известные товарищи по цеху сделали Анзаллару одолжение и умерли раньше его. И теперь старик оказался в центре внимания просто потому, что пережил их всех. Многие гости нашли это достаточно веской причиной для того, чтобы почтительно толпиться вокруг Анзаллара. Конечно, это не было прикосновением к величию, но хотя бы прикосновением к тому, кто сам с этим величием сталкивался.

Сам Джексон, изрядно заинтересованный рассказами Анзаллара о послевоенном Париже и Нью-Йорке пятидесятых годов столетия, перекинулся со стариком от силы тремя ничего не значащими фразами: отличный вечер, не правда ли? Пробовали ли вы голубятину? И после третьей подобной фразы Анзаллар повернулся к хозяйке дома — анорексичной блондинке, третьей жене Дуга, — и осведомился у нее так, словно выпытывал какой-то особый секрет:

— А чем занимается ваш молодой друг?

Третья жена Дуга Гордона — Джексон едва помнил ее имя — вроде бы Маргарет — была вычурной особой, претендующей на элегантность. Марго — именно так ее звали — замялась на секунду и, словно припоминая, взглянула на Джексона. Он сжалился над ней и ответил сам:

— Я юрист.

— О! — воскликнул Анзаллар. — Юрист!

Это слово он выделил с нелепым изумлением чрезвычайно удивленного человека. Словно Джексон сообщил, что является изобретателем воды, или силы земного притяжения, или чего-то еще в этом роде.

— У вас есть визитка? — с волнением спросил Анзаллар, словно шанс того, что у Джексона имеются при себе карточки, был ничтожно мал, а от смелости вопроса захватывало дух. Джексон вручил старику визитку, и тут круговорот гостей разлучил их.

За прошедшие с тех пор пятнадцать лет Джексон ни разу не думал о старике. И даже не встречал упоминаний о нем в прессе, пока на прошлой неделе не наткнулся на некролог в "Таймс".

А теперь звонит вдова Анзаллара и просит его в качестве последнего поверенного мужа связаться с наследниками и огласить завещание. Попытки Джексона как-то втолковать ей, что на самом-то деле он никогда не являлся поверенным покойного, ни к чему не привели.

— Послушайте, муж дал мне вашу визитку, — обиженно сказала дама, и Джексон не нашелся что сказать.

Он неожиданно поймал себя на том, что и на самом деле не прочь заняться завещанием. Правда, Джексон так и не понял, с чем связано это желание. Может, просто день выдался скучный. Или не хотелось расстраивать женщину, только что потерявшую мужа. Или же Джексон посчитал, что из всей этой истории получится неплохой рассказ для званого обеда, если она обретет заключительный, третий акт оглашения завещания. Но сейчас, ко) — да перед ним на столе лежал этот самый документ, он очень сожалел, что оказался столь сговорчивым. И еще раз перечел бумаги.

Неужели придется с невозмутимым видом огласить весь этот бред, который и завещанием-то не назовешь?

Хоть в начале Анзаллар и старался использовать юридический слог, но это так и осталось не более чем жалкими потугами дилетанта. Документ скорее напоминал попытку создать произведение искусства, на этот раз не изобразительного, а литературного. Возможно, он решил, что это будет очень остроумно. Джексон же позволил себе не согласиться. Документ был манерно-изысканный и пафосный и мог противостоять нападкам любого юрисконсульта так же долго, насколько долго можно безнаказанно жевать лезвие бритвы.

Джексон взглянул на настольные часы: пятнадцать часов двадцать девять минут.

С минуту на минуту за щедрыми дарами Анзаллара явятся наследники. Будем надеяться, они не оставили чувство юмора дома.

Словно в ответ на его мысли, в дверях показались бенефициарии[36] и расселись на указанные места. Их было трое, и оказались они абсолютно одинаковыми.

Конечно же, Джексон раньше встречал близнецов и знал о существовании тройняшек, но его здорово потрясло то, что за его столом один и тот же человек вдруг взял и растроился. Интересно, смутился бы он меньше, если бы это произошло — с кем, например? Со страхолюдным жиреющим и лысеющим мужиком средних лет? С престарелой мегерой в мехах? Но в его кабинете сидела потрясающе красивая молодая женщина, причем в трех экземплярах!

Они были родными дочерьми Анзаллара, по крайней мере, так сказала вдова, которая сама в завещании не значилась, а потому не пришла. Джексон проникся невольным восхищением к недавно почившему старому шельмецу, который не только обзавелся молодой цыпочкой при наличии жены, но и умудрился ее обрюхатить, и это в семьдесят-то лет, потому что девушкам — девушке, возведенной в куб? — явно не могло быть больше двадцати одного года.

К тому же они были прекрасны. Просто сногсшибательно красивы.

Три сестры с немым вопросом склонили головы набок, и Джексон поймал себя на том, что безмолвно буравит их взглядом уже на протяжении нескольких секунд.

Собрав по возможности весь свой профессионализм, он заговорил вежливым и четким тоном, на котором, к счастью, не отразилось так некстати накатившее вожделение.

— Спасибо вам всем за то, что пришли, — для начала поблагодарил он. — Позвольте выразить искренние соболезнования по поводу вашей утраты. Меня зовут Айзек Джексон.

— Шиншилла, — представилась первая дочь.

— Диаманта, — сказала вторая.

Джексон ожидал, что и третья из сестер назовет не менее экзотическое имя, но она сказала просто "Сэм".

М-да… Наверное, в "Руководстве по выбору имен для снобов и пижонов" забыли страничку с буквой "С". Ну да ладно. Джексон вежливо им улыбнулся и взял завещание.

Целая страница посвящалась одной-единственной фразе "Пункт первый", выведенной лиловыми чернилами неразборчивым почерком, по-видимому, самим покойным. Следующая страница содержала вышеупомянутый пункт, и Джексон зачел ее вслух так невозмутимо, как будто она была написана человеком, у которого с головой все в порядке.