Но это было бы ужасной глупостью! Ведь именно эти ребята вызвали эвакуатор. Никакой опасности они не представляли.
Келлен начал смеяться и положил ладонь на руку Джейми. Ее рука дрожала, хотя было совсем не холодно. Их машина заняла положенное место, водитель эвакуатора забрался в кабину… И тут до Келлена дошло, что вот именно сейчас ловушка захлопнулась.
Накренившись, эвакуатор двумя колесами выехал на суперстраду, отвечая на шквал гудков ревом базуки.[60] Сидевшему на высоте восьми футов и притороченному цепью к эвакуатору Келлену было прекрасно видно, как синий двухместный "мерседес" остановился на обочине прямо за желтой машиной. Он видел, как из "мерседеса" вылез водитель в черном пончо, надобности в котором в такую жару не было никакой.
Отойдя от "мерседеса", вновь прибывший спокойно наблюдал, как по команде Тростника Тролль вытащил с заднего сиденья желтого авто мальчишку, обмотанного ржавой проволокой и с кляпом во рту, его голова безвольно болталась из стороны в сторону. Без труда Келлен мог рассмотреть лицо мальчика. Типично американское, какие часто изображают на пакетах с молоком. Волосы пшеничного цвета, словно нарисованные веснушки во все лицо, бейсболка, каким-то чудом удержавшаяся на его голове…
"Вот только этого парня никогда не сфотографируют для рекламы молока", — подумал Келлен, хватаясь за безжизненный руль.
Когда он звонил отцу и рассказал об убийствах, отец крякнул и сказал: "Это говорит только об одном: в Италии, как и здесь, есть недовольные, которые не знают, что такое благодарность". Кому бы они из своих знакомых ни звонили, никто ничего не слышал об убийствах. В новой американской истории этот мальчик исчезнет так же бесследно, как и солдаты во время второй Войны в Заливе; ряды их гробов корреспонденты снимали тайно.
Дрожа всем телом, судорожно сжимая руль, Келлен пытался представить, в каком контексте лицо мальчика появится на страницах итальянских газет. Утопленный в фонтане наверху Испанской лестницы? Замурованный в стене катакомб Нерона? На берегу Тибра заваленный мусором, объедками и пакетами из-под фастфуда, рваными ботинками бездомных?
Эвакуатор выехал на дорогу, втискиваясь в поток машин, человек в пончо закрыл дверцу "мерседеса" за своим новым пассажиром, Тролль и Тростник подняли головы, их глаза и глаза Келлена встретились.
Тролль помахал рукой. Тростник улыбнулся.
Адам Невилл
Куда приходят ангелы
Перу Адама Невилла, английского писателя, живущего в Лондоне, принадлежит популярный роман ужасов "Банкет для проклятых" ("Banquet for the Damned"), вышедший в "PS Publishing". Это произведение, написанное в лучших традициях британской мистической литературы, можно считать данью уважения М. Р. Джеймсу.
Рассказы Невилла публиковались в антологиях "Собирая кости" ("Gathering the Bones"), "Последователи По" ("Poe's Progeny"), "Ужасный секстет Берни Германа" ("Bernie Hermann's Manic Sextet") и "Киноужастики" ("Cinema Macabre").
"Зная, каким страстным поклонником творчества М. Р. Джеймса я являюсь, представитель издательства "Grey Friar Press" Гэри Фрай предложил мне написать рассказ для антологии "Последователи По". В мою задачу не входило подражать мастеру или имитировать его стиль, я должен был просто сочинить что-нибудь оригинальное в его духе. Идея показалась мне интересной, и я с удовольствием приступил к работе.
В детстве истории М. Р. Джеймса о призраках ужасно пугали меня и одновременно чрезвычайно мне нравились. Пожалуй, самый сильный страх в своей жизни я испытал, читая "Плачущий колодец" ("Wailing Well"). Так что я решил написать рассказ о призраках вроде тех, из колодца, но, в отличие от Джеймса, взглянуть на происходящее глазами ребенка.
Мне хотелось, чтобы стиль был по-детски простым, а не глубоко интеллектуальным, как у Джеймса. В то же время мне показалось важным сохранить сдержанный тон повествования, лишь смутно намекающий на подлинную природу необъяснимых явлений. В ходе работы я понял, что верно выбрал рассказчика: дети более восприимчивы ко всему необычному и сверхъестественное пугает их гораздо сильнее, чем взрослых.
Поклонники творчества Джеймса могут попытаться отыскать три аллюзии на его произведения в описании скульптур в саду. А мне остается только надеяться, что эта работа окажется достойной памяти моего великого предшественника. Иначе призрак Джеймса наверняка явится и раскритикует мое творение. Постучу-ка я, впрочем, по дереву".
У меня половина тела ноет, как больной зуб. Все кости ломит, мышцы сводит, а по коже бегут мурашки. Моя левая рука и нога уже не совсем мои и вряд ли когда-нибудь снова моими станут. Поэтому няня Элис не отходит от меня ни на шаг: вот и сейчас она сидит в кресле возле моей кровати. Лунный свет пробивается сквозь тюлевые занавески и иногда отражается в ее темных глазах. Лицо няни в тени, но я и так помню ее насмешливую улыбку, неподвижную и немного странную. Она наверняка улыбалась так все время, пока разговаривала с моей мамой, пока они пили чай, пока шли в мою комнату. Сколько помню няню Элис, она всегда улыбается. И еще от нее почему-то постоянно пахнет канализацией.
— Зато ты жив и даже наполовину здоров, — утешает меня Элис.
У нее на больной ноге детская туфелька, ногу стягивает металлический обод, к которому прикреплена шина. Я знаю, что это невежливо, но все равно постоянно таращусь на нянину ногу. Ее здоровая нога гораздо толще. Я слышал, как няня Элис шепчет время от времени: "Зачем они отняли у меня руку и ногу?" Своей здоровой рукой она придерживает больную конечность, ссохшуюся, серую, неживую, словно кукольную. Я отвожу взгляд.
Няня склоняется надо мной — я чувствую запах чая, которым угощала ее моя мама.
— Где у тебя болит, малыш? Покажи.
Я расстегиваю ворот пижамы и переворачиваюсь со спины на здоровый бок. Короткие толстые пальцы няни касаются моего больного плеча, избегая того места, за которое меня схватили, — кожа там заметно побелела. Я вижу, как округляются ее глаза, как шевелятся губы, обнажая некрасивые десны. Ее кукольная рука чуть заметно подрагивает. Няня вздыхает, кашляет и садится обратно в кресло. Здоровой рукой она растирает больную руку, качает ее, словно ребенка. Некоторое время Элис не сводит глаз с моего плеча, а когда я начинаю поправлять и застегивать пижаму, в ее взгляде вдруг появляется разочарование, словно она сожалеет, что ей не дали вдоволь насмотреться на мои увечья. Она облизывает губы.
— Малыш, расскажи мне, как это случилось? — просит няня.
Я откидываюсь на подушки и делаю вид, что смотрю в окно. В горле у меня стоит ком. Не хочу думать о том, что произошло. Только вспомню, меня сразу мутит и голова кружится. Не хочу вспоминать и не буду! Ни за что и никогда!
За окном виден парк, огороженный высоким чугунным забором. В парке на скамейках, как обычно, сидят мамаши с колясками, вокруг бегают собаки, мамаши ежатся от холода, поднимают воротники пальто и зорко следят за своими детьми. Те носятся по сырой траве, карабкаются на горки и лестницы, кричат, смеются, падают, плачут — такие смешные и неповоротливые, все как один в шарфах и цветных комбинезонах. Тут же толкутся голуби и чайки. Тысячи белых и сизых птиц неутомимо топчутся возле скамеек, покрывая землю следами-крестиками. Иногда птицам надоедает земная жизнь — тогда отъевшиеся голуби и чайки громко хлопают крыльями и поднимаются в небо. Дети бегут за ними в облаке пуха и перьев, радостные и слегка напуганные шумом крыльев, калейдоскопом красных лапок, острых клювов и немигающих глаз. В этом парке, за высокой чугунной оградой, все они в безопасности: дети, мамы и птицы. Только в этом парке, и больше нигде. Только здесь детям и можно играть после того, как меня нашли. Одного.
В нашем городе то и дело кто-нибудь пропадает: кошки, собаки, дети, — причем пропадает бесследно. Вернулись только я и няня Элис. Да и то полуживые.
