– Марш в кровать, – произнесла она ледяным тоном, сквозь зубы.

Последнее прозвучало такой пронзительной нотой, что Сэмюэлу показалось, будто сейчас в окнах полопаются стекла. Даже Босвелл, успевший привыкнуть к Стефани, похоже, забеспокоился.

Выхода не оставалось. Сэмюэл протопал вверх по лестнице, Босвелл – за ним по пятам. Мальчик уже готов был хлопнуть дверью, когда услышал вопль Стефани:

– И не смей хлопать дверью!

Невзирая на соблазн ослушаться, Сэмюэл решил проявить благоразумие. Иногда он задавался вопросом, что бы Стефани с ним сделала, если бы думала, что это сойдет ей с рук, – может, утопила бы его в ванной, а потом закопала на заднем дворе?[13] К счастью, в реальности она мало чего могла – разве что наябедничать матери. Эту возможность Стефани широко использовала, и когда Сэмюэл перечил ей, наутро его ждал неприятный разговор. Мать, в отличие от Стефани, имела множество возможностей отравить ему жизнь: например, запретить смотреть телевизор, или лишить карманных денег, или, как это произошло в одном особенно тяжелом случае, когда он набросил на Стефани сзади пластмассовую змею, совместить оба этих наказания. Тщетно он убеждал, что даже не подозревал о нелюбви Стефани к рептилиям. На самом деле он точно знал, что она их терпеть не может, и в том была половина всей прелести. Сэмюэл с удовольствием вспоминал, как Стефани вскочила с дивана и какой странный звук вырвался у нее – совсем нечеловеческий, будто у нее внутри кто-то препаршиво играл на скрипке. После этого происшествия отношения со Стефани серьезно ухудшились. Мало того что мама его наказала, так еще и этот гнусный Гарт пригрозил: если Сэмюэл еще раз выкинет что-нибудь в этом духе, он будет засунут головой в унитаз и смыт прямиком в Китай. Сэмюэлу не хотелось в Китай, и потому он больше ничего такого не делал[14].

Мальчик переоделся в пижаму, почистил зубы и лег в постель. Босвелл устроился в своей корзинке в изножье кровати. В обычных обстоятельствах Сэмюэл почитал бы немного, а потом выключил свет и уснул – но не сегодня. Он твердо намеревался дождаться возвращения матери и рассказать ей все, что узнал.

Сэмюэл продержался два с половиной часа, потом сон все-таки одолел его. Мальчик размышлял о том, что увидел и услышал в подвале дома Абернати. Сэмюэл даже подумал было, не обратиться ли в полицию, но он был умным ребенком и понимал, что полицейские без энтузиазма отнесутся к словам одиннадцатилетнего мальчишки, будто бы его соседи превратились в демонов, которые хотят отворить врата ада. Так и получилось, что Сэмюэл не услышал ни как мама пришла домой, ни как ушла Стефани, сообщив предварительно, что Сэмюэл вернулся позже назначенного времени.

А еще он не увидел, что после того, как свет был везде выключен и мать уснула в своей постели, у ворот их садика возник силуэт женщины.

Женщина внимательно смотрела на окно спальни Сэмюэла, и ее глаза горели холодным голубым огнем.

Пока Сэмюэл спал, группа ученых столпилась у мониторов и распечаток. За спиной у них лежали позабытые листки с неоконченной партией «Морского боя».

– Но здесь нет никаких записей о необычном происшествии, – сказало одно из светил науки.

Его звали профессор Хилберт, и он стал ученым по двум причинам. Первой причиной было то, что его всегда восхищала наука и в особенности физика – отрасль знаний для тех, кто любит числа больше, чем… ну, вероятно, больше, чем людей. Вторая причина, по которой профессор Хилберт стал ученым, заключалась в том, что он всегда выглядел как ученый. Даже в детстве он носил очки, не мог нормально причесаться и имел привычку таскать ручки в кармане рубашки. Еще он очень любил разбирать разные вещи, чтобы посмотреть, как они устроены, хотя ему ни разу не удалось ничего сложить обратно в точности так, как оно было до того. Вместо этого он всегда пытался придумать, как бы усовершенствовать эту вещь, даже если она прежде работала отлично. Так, когда он «улучшил» родительский тостер, тот сжег хлеб дотла, после чего вспыхнул таким жарким пламенем, что на кухне расплавилась столешница. После этого на кухне всегда держался странный запах, а Хилберту было приказано есть хлеб неподжаренным, если рядом нет взрослых. Потом он часок повозился с радиоприемником, и тот стал принимать сигналы пролетающих мимо военных самолетов, что повлекло за собою визит двух суровых мужчин в военной форме, подозревавших Хилберта в том, что он – русский шпион. В конце концов маленького Хилберта отправили в школу для одаренных детей, где ему разрешали разбирать вещи и складывать их обратно в любом виде, как его душеньке угодно. Он даже учинил парочку пожаров в этой школе, но пожары были небольшие, и их быстро потушили.

Теперь же профессор Хилберт пытался отыскать какой-нибудь смысл в рассказе Эда и Виктора. В качестве меры предосторожности коллайдер остановили, и профессор был очень этим недоволен. Включать и выключать коллайдер – это вовсе не то же самое, что щелкать выключателем дома. Это дело сложное и дорогостоящее. Кроме того, это ухудшает репутацию всех, кто вовлечен в эксперимент, особенно если учесть, что до сих пор существуют люди, уверенные, будто коллайдер может вызвать конец света.

– Вы говорите, что некая неизвестная частица отделилась от пучка частиц?

– Именно так, – подтвердил Эд.

– Затем она каким-то образом прошла через стенки коллайдера и сплошной массив камня и исчезла?

– Именно, – снова подтвердил Эд.

– А затем система принялась переписывать сама себя, чтобы уничтожить все свидетельства об этом происшествии?

– Да.

– Потрясающе, – сказал профессор Хилберт.

Самым необычным в этом разговоре было то, что профессор Хилберт ни капли не сомневался в словах Эда и Виктора. Ничего из имеющего отношение к большому адронному коллайдеру и к тому, что тот выявлял в природе Вселенной, не могло удивить профессора Хилберта. Привести в восторг – да. Обеспокоить – иногда. Но удивить – нет. Профессор был вообще не из тех, кого легко удивить, и он подозревал, что Вселенная – куда более странное место, чем полагает большинство людей. Ему не терпелось доказать, какая же она необыкновенная на самом деле.

– Как вы думаете, что это могло быть? – спросил Эд.

– Доказательство, – ответил профессор Хилберт.

– Доказательство чего?

– Не знаю, – признался профессор Хилберт и побрел прочь, грызя ручку.

Несколько часов спустя профессор Хилберт все еще сидел за своим столом в окружении бумажек, на которых он вычерчивал графики, составлял сложные уравнения и рисовал человечков, дерущихся на мечах. Он повторно просмотрел системные записи за последние несколько часов и обнаружил кое-что любопытное. Система сама себя переписала, как и предположили Виктор с Эдом, но сделала это не безукоризненно. Понемногу профессор Хилберт восстанавливал произошедшее. И хотя пока был не в состоянии воссоздать все полностью, он обнаружил, что в тот самый момент, когда Эд с Виктором оказались свидетелями События (как это уже начали называть), в систему вторглась цепочка чужих команд, некий код. И вот этот самый код профессор Хилберт сейчас и пытался реконструировать.

Проблема заключалась в том, что посторонние команды не были написаны ни на одном из известных языков программирования. На самом деле они вообще не походили ни на какой опознаваемый язык.

Сферой особого интереса профессора Хилберта были параллельные измерения. В особенности его завораживала вероятность того, что вселенных на самом деле множество и наша – лишь одна из них. Он принадлежал к группе ученых, веривших, что наш мир может существовать среди огромного количества других, часть из которых зарождается, часть уже налицо, а часть завершает свое существование. Профессор Хилберт свято верил в множественность вселенных. Работа всей его жизни была посвящена поиску доказательств этой гипотезы, и он надеялся, что коллайдер поможет ее подтвердить. Если бы в коллайдере возникла миниатюрная черная дыра, такая, которая не грозила бы поглотить Землю – скажем, размером в одну тысячную массы электрона, – и просуществовала бы всего десять в минус двадцать третьей степени секунд, для профессора Хилберта это явилось бы неопровержимым доказательством наличия параллельных вселенных.