Теперь же, сидя за своим столом, он смотрел на загадочные команды, записанные символами, которые казались одновременно и современными, и очень древними, и размышлял: «Неужели это то самое доказательство, которое я искал? Послание из другой вселенной, другого измерения? А если да, то что оно означает?»

Возможно, некоторые из вас знают, кто такой Альберт Эйнштейн. Для тех же, кто не знает, вот его портрет:

Эйнштейн был очень знаменитым ученым, из тех, чье имя могут назвать даже люди, знать не знающие про науку. Больше всего он прославился своей общей теорией относительности, гласящей, что масса – это разновидность энергии и что e = mc² (или, иными словами, энергия – это масса, помноженная на скорость света в квадрате), но еще у него было чувство юмора. Однажды он сказал, что все мы невежи, но каждый из нас невежественен по-своему, – это очень мудрые слова, если задуматься[15].

Именно Эйнштейн предсказал существование черных дыр (одна из них находится в середине нашего Млечного Пути, но ее загораживают облака пыли, а то ее каждую ночь можно было бы наблюдать в виде огненного шара в созвездии Стрельца), но, как оказалось, к Эйнштейновым черным дырам прилагается одна проблема. В самом их центре наличествует сингулярность (опять это слово), точка, в которой время подходит к концу и все известные законы физики перестают действовать.

Невозможно создать закон, который будет нарушать все остальные законы. Наука просто не работает так.

Эйнштейна это не обрадовало. Он любил, чтобы все работало в соответствии с законами. На самом деле суть всей его научной деятельности заключалась в стремлении доказать, что известной Вселенной правят определенные законы, и ему не нравилось, что всякие сингулярности лезут под руку и нарушают порядок.

Потому, подобно всякому хорошему ученому, Эйнштейн вновь принялся за работу и попытался доказать, что сингулярностей не существует или что если они все же существуют, то играют по правилам. Похимичив немного с результатами, он пришел к выводу, что сингулярности могут быть мостиками между различными измерениями. Это решило проблему сингулярностей – в той мере, в какой она заботила Эйнштейна, – но никто на самом деле не верил, что этот мостик, известный как мост Эйнштейна – Розена, и вправду можно использовать для путешествия между мирами. Ведь если он и существует, он должен быть очень нестабилен. Все равно что построить мост из жевательной резинки и кусочков шоколада над очень длинным ущельем, а потом предполагать, что кому-нибудь на тяжелом грузовике захочется проехать по нему. Кроме того, этот мост может оказаться очень маленьким – десять в минус тридцать четвертой степени метров, то есть настолько маленьким, что его как бы почти и нет, – и существовать при этом лишь мгновение, так что переправляться через него на грузовике (космическом, ясное дело) будет делом трудным и, честно признаться, неминуемо приведет к смерти.

Математики также рассчитали вероятность существования в центре черных дыр так называемых множественно соединенных пространств, или «червоточин» – упрощенно говоря, туннелей между вселенными[16]. В 1963 году один математик из Новой Зеландии, Рой Керр, предположил, что черная дыра, начав вращаться, превратится в устойчивое кольцо нейтронов, потому что центробежная сила будет уравновешена направленной внутрь силой гравитации. Черная дыра не схлопнется и не задавит вас насмерть, но это будет путешествие в один конец, поскольку гравитация не даст вам вернуться тем путем, которым вы пришли.

И тем не менее этот спор был очередной стадией широкой дискуссии о «червоточинах», черных дырах и параллельных измерениях, где законы физики могут отличаться от наших, но превосходно работать в своей вселенной.

Теперь же профессор Хилберт размышлял, не могло ли так случиться, что кто-то из другой вселенной нашел путь наружу – через дыру или мост, пока невообразимый для нашей науки, – и попытался установить контакт? Если это и вправду так и если мост до сих пор существует, то должно быть открыто одно окно в том мире и другое окно – в нашем.

Вслед за этим вставал другой вопрос: где это окно и что именно из него выйдет?

В подвале дома № 666 по Кроули-роуд четверо стояли и внимательно смотрели на то место, где совсем недавно находился вращающийся голубой круг. Миссис Абернати вернулась после визита к дому Сэмюэла Джонсона и обнаружила, что три ее компаньона пребывают в состоянии стресса.

– Портал закрылся, – произнес мистер Рэнфилд, внешностью и голосом теперь несколько отличающийся от себя прежнего.

Слова исходили из его горла хриплыми щелчками, а кожа приобрела морщинистый, нездоровый вид, словно у гниющего яблока. Перемены в его внешности начались почти сразу же с исчезновением голубого света; подобным же образом изменились и миссис Рэнфилд, и мистер Абернати. Только миссис Абернати выглядела прежней.

– Должно быть, они остановили коллайдер, – произнесла миссис Абернати со странной интонацией, которую она постаралась скрыть от Рэнфилдов, – как и предсказывал Великий. Но теперь мы знаем, что путешествие между нашими мирами возможно. В эту самую минуту наш господин собирает войско, и когда все будет готово, портал откроется снова, он вступит в этот мир и объявит его своим.

– Но мы слабеем! – пожаловалась миссис Рэнфилд.

Ее дыхание сделалось зловонным, как будто у нее внутри что-то гнило.

– Вы слабеете, – отозвалась миссис Абернати, сделав упор на слове «вы». – Вы здесь лишь затем, чтобы служить мне. Ваша энергия будет питать меня, а когда портал откроется снова, вы восстановитесь.

Это было не совсем правдой. Миссис Абернати занимала более высокое положение в иерархии демонов, чем трое ее компаньонов: она была старше, умнее и могущественнее, чем они и помыслить могли. Портал не закрылся – во всяком случае, не до конца. Воля и сила миссис Абернати сохранили щелочку. И тем не менее она намеревалась тянуть из остальных столько энергии, сколько ей потребуется, и пользоваться порталом только при необходимости. Это ей предстоит исследовать новый мир в канун явления господина, и нужно пока что слиться с окружающим пространством, не привлекая к себе внимания. Пробыв столь долго во тьме, она теперь желала вкусить кое-чего в этом мире, прежде чем он превратится в огонь и пепел[17].

Сэмюэл проснулся в начале девятого от звона посуды на кухне. Он быстро оделся и спустился вниз. Босвелл уже сидел у стола, ожидая, не перепадет ли ему кусочек. Он взглянул на Сэмюэла, приветственно махнул хвостом, а потом перевел напряженный взгляд на миссис Джонсон и остатки яичницы с беконом на ее тарелке.

– Ма, – начал было Сэмюэл, но его тут же прервали.

– Стефани сказала, что ты вчера пришел с опозданием.

– Да, я знаю, извини, мама, но…

– Никаких «но»! Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда ты где-то ходишь один вечером.

– Но…

– Ты что, меня не слышал? Я сказала, никаких «но»! А теперь садись и ешь овсянку.

Сэмюэлу очень хотелось знать, дадут ли ему хоть когда-нибудь закончить фразу. Сперва Стефани, теперь вот мама… Если так пойдет и дальше, он будет вынужден общаться исключительно на языке знаков или писать записки, словно в одиночном заключении.

– Мама, – произнес Сэмюэл своим самым серьезным и взрослым тоном. – Мне нужно сказать тебе кое-что важное.

Мать что-то невнятно буркнула в ответ, встала и опустила тарелку в раковину, к глубокому разочарованию Босвелла.