Мы поехали из Люблина, я теперь не помню, как это место называется, я их путаю, я не могу точно сказать, это была Треблинка или что-то другое. Там лесистая местность, редкий такой лес, и через него грунтовая дорога, польская дорога. И справа от дороги был дом, обычное такое строение, в каком живут люди, которые там работают. Нас приветствовал капитан, обыкновенный полицейский офицер. Там были еще рабочие, несколько человек. А капитан был без мундира, что меня крайне удивило, он был с закатанными рукавами, он, наверное, вместе с ними работал. Они там строили деревянные домики, два или три. Размеры — может быть, с дачный дом, комнаты на две-три.

Хёфле велел полицейскому капитану объяснить мне, что они строят. И тот начал. Это был человек с таким, знаете… таким хриплым голосом. Может быть, он пил. Говорил на каком-то диалекте, наверное, как на юго-западе Германии, и стал мне рассказывать, что все швы он уже уплотнил, потому что здесь будет работать мотор от русской подводной лодки, и выхлопные газы мотора подведут сюда и будут травить ими евреев».

Вернувшись из командировки, Эйхман доложил об увиденном Гейдриху, тот промолчал, и несколько месяцев руководителя еврейского отдела не беспокоили. Но осенью с аналогичным заданием его послал уже Мюллер, теперь — в Хелмно.

«Вот что я там увидел: помещение, если я верно помню, раз в пять больше того, где мы находимся; там внутри были евреи. Они должны были раздеться, и тогда к дверям подъехала закрытая грузовая машина, фургон. Подъехала совсем вплотную. И голые евреи должны были переходить в кузов. Потом их там заперли, и машина уехала…Я поехал вслед за той машиной — и увидел самое ужасное из всего, что видел в жизни до этого. Фургон подъехал к длинной яме. Кузов открыли, и оттуда выбрасывали трупы. Словно живых, они еще гнулись. Швыряли в яму. Вижу перед собой, как какой-то человек в гражданском клещами вытаскивал зубы. В Берлине я доложил группенфюреру Мюллеру. Сказал ему то же, что говорю сейчас. Я сказал ему: это ужасающе, это преисподняя. Не могу. Это… Я не могу так! — сказал я ему. Меня посылали в такие места: эти два, потом Освенцим, а потом меня послали в Треблинку. И в Минск тоже. Минск, Освенцим, Треблинка, Минск, Освенцим, Треблинка, Минск…»

Увиденное в Минске едва не свело Эйхмана с ума: «Когда я пришел, то видел только, как молодые солдаты, я думаю, у них были череп и кости на петлицах, стреляли в яму, размер которой был, скажем, в четыре-пять раз больше этой комнаты. Может быть, даже гораздо больше, в шесть или семь раз. Я… я там… что бы я ни сказал… ведь я только увидел, я даже не думал, я такого не ждал. И я увидел, больше ничего! Стреляли сверху вниз, еще я увидел женщину с руками за спиной, и у меня подкосились ноги, мне стало плохо!

…Я ушел оттуда к машине, сел и уехал. Поехал во Львов. Я теперь припоминаю — у меня не было приказа ехать во Львов. Кое-как добираюсь до Львова, прихожу к начальнику гестапо и говорю ему: „Это же ужасно, что там делается, — говорю я. — Ведь там из молодых людей воспитывают садистов!“ Я и Мюллеру сказал точно то же самое. И Гюнтеру тоже сказал. Я это говорил каждому. Всем говорил. И тому фюреру СС во Львове я сказал: „Как же можно вот так просто палить в женщину и детей? Как это возможно? — сказал я. — Ведь нельзя же… Люди либо сойдут с ума, либо станут садистами, наши собственные люди“. А он мне говорит: „Здесь поступают точно так же, тоже стреляют. Хотите посмотреть?“ Я говорю: „Нет, я ничего не хочу смотреть“. А он говорит: „Мы все равно поедем мимо“. Там была тоже яма, но уже закопанная, а из нее кровь, словно… как это сказать? Кровь оттуда текла. Я такого никогда не видел. Сыт по горло таким заданием!

Я поехал в Берлин и доложил группенфюреру Мюллеру. Ему я сказал: „Это не решение еврейского вопроса. Вдобавок мы воспитываем из наших людей садистов. И нечего нам удивляться, не надо удивляться, если это будут сплошь преступники, одни преступники“. Я еще помню, как Мюллер посмотрел на меня, и выражение его лица говорило: „Эйхман, ты прав; это не решение“. Но он, конечно, тоже ничего не мог сделать. Ничего не мог Мюллер поделать, ничего, ровным счетом ничего! Кто это все приказал? Приказал, именно приказал, разумеется, шеф полиции безопасности и СД, т. е. Гейдрих. Но он должен был получить указания от рейхсфюрера СС, т. е. от Гиммлера; сам по себе он такого не мог, никогда бы не мог такое сделать. А Гиммлер должен был иметь категорическое указание от Гитлера; если бы Гитлер не распорядился — его бы за такое на фронт куда-нибудь, под бомбы и снаряды…»

Эйхман совершенно не понимал: то, что он назвал воспитанием садизма, было практикой убийства в человеке всего, что его привязывает к человеческому миру. Солдаты, выполнявшие такие задания, должны были их выполнять, не чувствуя ни удовольствия, ни страдания. Это как раз было главным условием в воспитании эсэсовца — отказаться от всего, что связывает его с животным началом в человеке. За время обучения эсэсовец проходил множество испытаний. Это были как чисто физические испытания, требовавшие напряжения сил, отваги, умения быстро принимать решения, выдерживать высокие нагрузки, быть готовым ко всему опасному и неожиданному, так и моральные — связанные с принесением боли другому человеку, унижающие гордость, сюда же входило и обучение беспрекословному подчинению и воспитание верности своему фюреру.

Самое распространенное испытание мужества и выносливости бойца СС заключалось в следующем: кандидата помещали на час и более в ледяную воду, нередко на него натравливали голодных овчарок, которых он должен был задушить голыми руками, в него могли стрелять, ему предлагалось пройти между лезвиями кинжалов, ему предлагалось убить животное собственными руками так, чтобы не повредить его тела, а затем снять шкуру, не испортив глаз.

Эти обряды инициации новичков и метод их дальнейшего обучения умный, начитанный Гиммлер позаимствовал из практики иезуитов и других тайных орденов, о которых он много знал. А после тибетских экспедиций он кое-что узнал и о сугубо местной технике «вайпарита», разработанной жрецами бон по.

Техника эта, тибетская по происхождению, гласит, что для полного совершенствования духа, его закалки, придания ему «Золотого Свечения», то есть сил Огня, побеждающих Лед, нужно пройти через отвращение и воспринимать его как удовольствие. Для этого техника учит употреблять в пищу несъедобные и неприятные элементы — кровь, сперму, мочу, фекалии, слюну и т. п. Затем, на другом этапе, человек приучается без отвращения, а наоборот, с пониманием и ощущением приятного, созерцать зловещие картины — смерть, ранения, физиологические проявления жизни. И затем учится воспринимать то, что приносит боль, как наслаждение.

Конечным результатом такого процесса обучения должно было стать полное совершенство, а это совершенство считается по тибетским понятиям магической основой бессмертия. Эйхман к элите СС никак не принадлежал. Он до призвания в СД занимался наклеиванием ярлыков, то есть канцелярской рутиной. Вряд ли он проходил и соответствующее обучение, как настоящие воины СС. Последние после обучения должны были сохранять спокойствие духа в любой обстановке — не гневаться, не кричать, не плакать, не бояться, не испытывать отвращения. Гиммлер мечтал создать нового человека. В отличие от Гитлера, он его и на самом деле создал.

Детище Гиммлера именовалось СС ВТ. Военные части СС, которые не подчинялись армейскому командованию. Совершенно особые части СС. В отличие от армейской подготовки, где основной упор делался на обычную казарменную муштру, новые подразделения стали обращать основное внимание на атлетическую подготовку. По сути, солдат СС ВТ должен был стать боевой машиной Рейха — неутомимым, бесстрашным и превосходно подготовленным солдатом, способным принимать самостоятельные решения. Потом методику подготовки, аналогичную СС ВТ, возьмут на вооружение такие элитные части, как, например, американские морские котики.