Объем импорта увеличивался, и караванные торговцы рисковали заходить все дальше и дальше. Активизировались отношения с Италией, в особенности с Венецией, где вновь много немцев вошло в Fondaco dei Tedeschi. Оттуда они привозили пряности, экзотические фрукты и изысканные ткани, пришедшие с Востока, а также тюки с хлопком того же происхождения. Они также импортировали венецианскую продукцию, которая благодаря виртуозности ремесленников становилась настоящими произведениями искусства. Не был обойден их внимание Милан с его чеканными доспехами тонкой работы. Через Геную шли торговцы Барселоны и Магриба. Очень быстро они поняли коммерческую значимость больших открытий; они активизировали свои отношения с иберийским полуостровом. Постепенно они обосновались в Антверпене, куда испанцы и португальцы привозили значительную долю того, что приобретали в Индии, а также установили прямые связи с Севильей и Лиссабоном. Описание поездки доктора Мюнзера, который избороздил иберийский полуостров во всех направлениях, показывает глубину германского влияния в этом регионе, недавно бывшем крае света и отныне стоящем во главе путей, ведущих к новому миру. Немцы позволяли первооткрывателям пользоваться своими знаниями и достижениями; предоставляли им астрономические таблицы, компасы, солнечные часы и глобусы.

Вернемся на север Европы. Маятниковая торговля, которой занимались ганзейцы, по-прежнему имела успех. В глубинах русских лесов производились мед, воск и меха, которые на Западе обеспечивали сладость, свет и тепло. До тех пор, пока Иван III не помешал им, Ганза получала эти ценные продукты из России через Новгород. Она занималась широкими поставками во внутренние территории материка сельди и трески, добираясь до французской JIa-Рошели, удовлетворяя потребность в соленой рыбе. Селедочный рассол требовал большого количества соли, и того что производилось на болотах залива Бургнеф, было недостаточна, нужна была каменная соль Люнебурга. Следует также упомянуть Лондон и Стил Ярд, которые уже давно посещали ганзейцы. Ганзейский союз превратил Балтийское и Северное моря в обширную экономическую зону. Правда, что растущая мощь прибрежных государств наносила ущерб торговле и впоследствии стала причиной упадка.

Обратим внимание на восток. Завоевания в глубь континента остановились, но зато стали укрепляться отношения с растущими нациями. В города, потреблявшие горы мяса, из Польши и из Венгрии привозили тысячи быков. Шахты медных рудников вгрызались в хребет Карпат со всех сторон. Таким образом, эти новые страны прочно укрепились в Западной Европе. Германия стала перешейком между двумя оконечностями континента.

Немцы не довольствовались лишь транзитом товаров по своим территориям, они как импортировали, так и экспортировали товары. Нидерланды славились тканями высокого качества, дорогим сукном, предназначенным для торжественных одеяний. В южных районах Германии, Верхней Швабии между Альпами и Дунаем производство было ориентировано на другого потребителя, здесь из льна и хлопка изготовляли бумазею, дешевую ткань для простых людей. Чтобы избежать притеснений корпоративной системы, эта индустрия развилась в сельской местности; где обеспечивала доход сельским жителям и принесла состояние торговцам, предоставлявшим сырье ткачам и выгодно продававшим готовые изделия. Но самым главным богатством Германии был металл. Половина железа, использовавшегося в Европе, была добыта из немецких недр. Литейные, сталелитейные и проволочные фабрики преобразовывали его. Во всех отраслях металлургии немцы прекрасно зарекомендовали себя. Этому мастерству, которым они гордились, они были обязаны изобретением книгопечатания и артиллерии. Они также разработали технику «очистки», позволявшую отделять серебро от меди, необходимую для изготовления бронзы и латуни. Серебро было особенно ценным, когда Европа, после несчастий XIV века возобновила свой рост. В Вогезах, Тироле и Саксонии было много месторождений серебра. Лихорадочная выработка этих рудных жил привлекла тысячи рабочих. Подсчитано, что на этом производстве использовалось 100 000 человек. Города росли, как грибы, таким был Аннаберг, где через десять лет после его основания насчитывалось 10 000 жителей. Самым известным был Йоахимшталь, давший название талеру, красивой серебряной монете, стоившей как флорин. Таким образом, денежная масса увеличивалась и «кровь экономики», бегущая потоками, ускоряла развитие всей экономической деятельности.

Экономические магнаты, умевшие объединять капиталы и заставлять их приносить прибыль, появлялись в большом количестве. Закончилось время каорцев, ломбардцев и евреев, отодвинутых на задворки экономики. Ганзейцы еще сохраняли свои ведущие позиции, но их слава бледнела. Восходящие звезды озаряли небеса Нюрнберга и Аугсбурга. Эти города стали «командными постами» европейской экономики. Правители этих мест сделали состояние на промышленных предприятиях текстильной и особенно горнодобывающей промышленности. Но их интересовала и торговля; не забывая старые метрополии Средиземного моря, они создавали новые, в Антверпене на севере, Лиссабоне и Севилье на юге, поскольку Европа обернулась в сторону Атлантики. Обогащение этих капиталистов происходило очень быстро. В 1494 г. активы Фуггера Аугсбургского достигали кругленькой суммы в 50 000 флоринов; в 1527 г. они составили 2 миллиона. Правда, финансовым домом руководил талантливый финансист Яков Фуггер. Как большинство немецких предпринимателей, он давал деньги в долг государству. В 1515 г. Максимилиан был ему должен уже 800 000 флоринов. Кроме того, известно, что он занял свое место в механизме церковной налоговой службы. Два события, в большой мере определившие будущее Европы и христианства, произошли не без его участия. «Общеизвестно, Государь, что у Вашего Величества не было бы короны без меня», — говорил он Карлу V, который не опровергал этого заявления. Возможно, те звонкие монеты, переведенные Яковом Фуггером из Майнца в Рим, были своего рода индульгенцией, которые раздавал банкир Папского престола! Нажива, только нажива, у Якова Богатого не было другой страсти, даже если он занимался благотворительностью и заказывал для семейной часовни оформление, достойное флорентийских алтарей. Он был так уверен в своих достоинствах, что приказал написать на своей могиле: «Так как при жизни он не мог сравниться ни с кем, то и после смерти он не находится среди смертных». Только человеку эпохи Возрождения могла быть присуща такая гордость!

Богатые столь же широко тратят, как и кропотливо копят. Города, об экономическом развитии которых мы только что упомянули, называли «сокровищем». [30]Внутри крепостных стен поражали вовсе не гармоничные линии улиц и площадей. Что бы ни говорил Энеа Сильвио, чтобы польстить немцам, их города лишь отдаленно напоминали итальянские. Впечатляли только ратуши, в особенности в городах Ганзы, богадельни, занимавшие площади размером с центральный неф церкви, и наконец, Münster, «монастыри», алтари, возведенные городскими управлениями, дабы снискать благословения свыше, а также продемонстрировать свое богатство. Сверкающий орнамент декора покрывал главные архитектурные линии и превращал эти здания в гигантскую драгоценность. Внутри зданий, в благочестивом нагромождении многочисленных алтарей, среди запрестольных образов и других работ встречались произведения настоящих мастеров! Такие скульпторы, как Файт Штосс, которому мы обязаны статуей Благовещения, находящейся в храме Святого Лаврентия в Нюрнберге, или Тилман Риеменшнайдер, долото которого с таким искусством обрабатывало липу, что из нее получались редкие по изысканности и силе украшения; давайте вспомним также Петера Вишера, который, вдохновленный итальянскими образцами, отливал статуи из бронзы и латуни. Живопись позволяла разнообразным личностям выражаться намного свободнее, чем скульптура. В ней также заметно влияние Фландрии и Италии. Шотгоер умел сочетать традиции кельнской школы и шедевров «мировой готики», а также опыт Ван дер Вейдена. Позднее, одновременно с «немецким Рафаэлем» Гольбейном Младшим, чей классицизм был одновременно тверд и гибок, работал Грунвальд, мастер зыбких полутеней и триумфального света, Распятия и Воскрешения. Альтдорфер писал сцены, служившие для него предлогом, чтобы ввести нас в германский лес, где для него все было знакомо. Балдунг охотно уходил от религиозного восприятия и изучал тело женщины, изменявшееся с возрастом. Ни один из этих жанров, ни один из этих методов не ускользнул от Дюрера, очарованного Италией, которой сами итальянцы не переставали восхищаться; он умел придерживаться классически строгих форм, чтобы казаться спокойным, но тревога, терзавшая его, вдохновляла его на создание произведений, где отражаются и его «меланхолия» и его непреодолимая решимость идти, как рыцарь, навстречу смерти и дьяволу.