Знатные от знатных суть происходят,

Славен конь кровями, не производит

Грозна орлица голубят пугливых,

Зайцу от львов не родиться гневливых.

Также шляхетность знатный умножает

Тем, что всемерно сердце утверждает

В разных науках, а не будь ученья,

Много средь знатных было б удрученья.

Доблестный Рим над сыном посмеялся

Отца, чьей силы в битвах убоялся

Сам Ганнибал, побросавший в поспехе

Отческий край и победны доспехи.

Но не лишен был похвал меж богами

Храбрый Алкид, порожденный громами

Грозного Зевса, желал он тружденьем

Славен быть боле, чем знатным рожденьем.

Сколько чудовищ на земле ни было —

Всех богатырска одолела сила.

Тем он и славен и прославлен будет,

Доблестей оных свет не позабудет.

В славном рожденье лишь дорога к славе,

Славы ж — нисколько, потому ие вправе

К низким забавам знатный стремиться,

Не гербом — делом надобно тщиться.

Те же пребудут вечно достославны,

Кто блюл в покое устои державны;

Чтится молвою границ охранитель

И с вероломным соседом воитель.

Злато на пробном камне, человек на злате

Отродясь проверялся, добродетель кстати

Не малит и не множит металл благородный,

Кому господь дал разум, тот всегда свободный.

Тот несытую алчность и страх изгнал гадкий,

В скудости не возропщет, пе прячет в укладки,

Без смысла не потратит, не копит завзято,

Дороже ли, дешевле — с умом ценит злато.

И словами и делом указал нам здраво

Твой внук, Иессей, что лишки — лишняя отрава.

И с тем, кому их не дал, милосердней вышний,

Чем с тем, кто пребывает в роскоши излишней.

Бедный, коли захочет, найдет утешенье,

Удачливым труднее не впасть в искушенье;

И пагубу беспечно, коль сладка, полюбят,

И то почтут здоровым, что скорее сгубит.

В счастье, да и в несчастье, преуспеть не жажду;

Того почту счастливым, кто утеху кажду

В тебе, господи, ищет с великой охотой

И для тебя себя же обойдет заботой.

Ты Рим узреть средь Рима хочешь, пилигриме,

А между тем проходишь мимо Рима в Риме.

Гляди — вот стены града, вот руины зданий,

Там столпов обломки, а там стогны ристаний.

Се Рим! И город этот в могильном обличье

Все еще возвещает о прежнем величье.

Сей град, мир победивши, поверг и себя же,

Не мог непобедимых он представить даже.

И в Риме побежденном Рим непобежденный

(Тело в собственной тени) лежит погребенный.

Все вкруг переменилось, неизменен сущий

Тибер, вперемешку воды с песком несущий.

Вот она, Фортуна; то с годами распалось,

Что недвижно было, что подвижно — осталось.

Плачьте, славянски реки, деревья зеленоволосы,

Плачьте, сарматски земли, — все-то пени и слезы

У меня поиссякли, и глухие рыданья

Дух и силу забрали, и удел мой — стенанья.

Извели причитанья слов прибыток богатый,

Слезы съедены плачем, и, тоскою объятый,

Изубожился разум, расточил, не иначе,

Перлы слез неутешных в нескончаемом плаче.

Вы, земли поронеденья, низовые травинки,

Пчелки скупой привада — расписные барвинки,

Соки лугов приятны, где плывет без помехи

Беловодная Висла по угодьям Сецехи.

Плачьте, господи, травы, плачьте же, земнородны,

Плачьте в горах и долах, плачьте, растенья водны;

Зацветай, Гиацинт, печальней, чем в первы лета,

И печальные знаки вновь читай на себе ты.

Лес дремучий и в поле вы, еще молодые

Рощи, и все пустые, вовсе необжитые

Пущи, от Каританских верховин и до брега

Полнощи, где недвижно море от льда и снега.

И предел, Меотида илистая в котором

Влагу приводит к Понту Киммерийским Босфором,

И тот, где Океана одичавшие воды

Отделяют от Ляха западные народы.

Плачьте, полей прозрачных илистые покровы,

Темнохвойиые ели, вековые дубровы,

Плачьте, слезливы сосны, не жалейте живицы,

Пусть слезою точится из мертвой глазницы.

Пусть и твоя, Алфей, знает о том Аретуза,

Знают пусть Сиракузы и Дорийская Муза,

Что умер, умер Орфеус, чадо польского лона,

Похоронили Ляхи славянского Амфиона.

Умер Ян Кохановский, Кохановский милый,

Если смертью зовется, коль из темной могилы

Сам Зевес человека земного призывает

И в пиру Олимпийском меж бессмертных сажает.

Но не надо б навечно, ибо чем эти боги

Особливым владеют в поднебесном чертоге?

Глупо нам, человекам, о таком сокрушаться

И на те благодати на земле покушаться.

Уж с тобою, Орфей наш, кончились добры годы,

Когда рощи пускались за тобой в хороводы.

Песни поют глухие неутешной подруге,

Недопетые песни благодарны округи.

Знать, и нынче, пируя между жителей неба,

Всласть поет Кохановский, и питья ему Геба,

Как и прочим, подносит бессмертного в чаше,

Но не сниждется пенье в обиталище наше.

Уж и скалы высоки песнетворцу не внемлют,

Уж леса пробуждающей лютни не емлют,

Уж, нема и печальна, без клика и спеха,

Меж теснины укрылась звукодельная Эхо.