– А если нет?

– Тогда посмотрим.

Эрленд замялся. Как бы это ему сказать?

– Я-то думал, она выйдет с вами на связь. Ну, скажет, что с ней все в порядке.

– Постойте-ка! Вы что, намекаете, что это все моя вина и она потому не хочет со мной говорить, что я сделал что-то не то? Черт побери, это прямо фильм ужасов какой-то! Вы себе представить не можете, какими глазами на меня смотрели коллеги по работе в понедельник! Все мои коллеги были на свадьбе, включая босса! Вы думаете, это я виноват? Какого хера, я хотел бы знать! Что за черт! Все думают, что это я.

– М-да, что и говорить, женщины, они такие, – сказал Эрленд, вставая. – Контроль качества при их изготовлении явно хромает.

Когда Эрленд вернулся в офис, его застал телефонный звонок. Эрленд сразу узнал голос, хотя не слышал его уже довольно давно, – такой же мощный, ясный и четкий, как прежде, несмотря на годы. Как же, Марион Брим, собственной персоной! Они с Эрлендом знакомы уже тридцать лет, и их общение порой протекает довольно бурно.

– Я снова в городе, – донеслось из трубки, – ты же знаешь, по выходным я на хуторе, а туда новости не доходят. Вот только сейчас принесли газету.

– Ты про Хольберга?

– Ты уже смотрел, у нас что-нибудь на него есть?

– Сигурд Оли обещал посмотреть базу в компьютере и о результатах покамест не докладывал. А ты о чем?

– Думаю, в компьютере на него может ничего и не быть. Старые дела, не исключено, что их выбросили на помойку. Вроде же есть закон, через сколько-то лет мы уничтожаем архивы. Или нет?

– На что это ты намекаешь?

– А на то, что наш друг Хольберг, как бы это повежливее сказать, образцовым гражданином не был.

– В каком смысле?

– Есть подозрения, что он насильник.

– Подозрения?

– Его обвинили в изнасиловании, но не осудили. В 1963 году. Так что ты поройся в архивах, пока их не выкинули.

– Кто подал жалобу?

– Женщина по имени Кольбрун. Она жила…

– В Кевлавике?

– Да, а откуда ты знаешь?

– Мы в столе у Хольберга нашли фотографию. Такое впечатление, что ее там прятали, специально. На снимке – могила девочки по имени Ауд, что за кладбище, пока не знаем. Я пообщался с одним из этих призраков из Комитета по статистике, и мы нашли Кольбрун – на свидетельстве о смерти девочки, она ее мать. Ее тоже нет в живых.

Молчание на другом конце провода.

– Марион? – сказал Эрленд.

– И какой вывод ты из этого делаешь?

Эрленд задумался.

– Ну, если Хольберг изнасиловал Кольбрун, то он вполне может быть отцом девочки – потому-то фотография и оказалась в его столе. Девочка умерла четырех лет от роду, в 1968 году.

– Хольберга не признали виновным, – донеслось из трубки. – Дело закрыли за недостатком улик.

– Думаешь, она это все придумала?

– В те времена? Очень сомневаюсь, но доказать-то ничего нельзя. Женщинам ведь ой как непросто добиваться справедливости в таких случаях. Ты, Эрленд, представить себе не можешь, через что ей нужно было пройти сорок лет назад. Даже сегодня женщине нужна недюжинная смелость, чтобы заявить о подобном, а тогда это было куда сложнее. Невероятно, чтобы Кольбрун подала свою жалобу просто так, смеха ради. Может, фотография – это доказательство его отцовства. Но зачем Хольбергу держать ее у себя в столе? Изнасиловали Кольбрун в 1963 году, а ты говоришь, дочка родилась в 1964-м. А через четыре года она умерла. Кольбрун ее хоронит. Так, так. Хольберг явно как-то связан с этой фотографией. Может, он сам ее сделал. Только зачем? Может, все это чушь, ложный след.

– Я уверен, что на похороны он не пришел, но потом мог явиться на кладбище и сделать фотографию. Ты что-то в этом роде предполагаешь?

– Есть и другой вариант.

– Ну?

– Может быть, фотографию сделала Кольбрун и послала ее Хольбергу.

Эрленд задумался.

– Но зачем? Если он ее изнасиловал, то зачем посылать ему фотографию могилы?

– Хороший вопрос. А что сказано в свидетельстве о смерти, отчего Ауд умерла? Несчастный случай?

– Она умерла от опухоли мозга. Думаешь, это может иметь отношение к делу?

– Аутопсию делали?

– Еще бы. Свидетельство подписано, мы знаем, где живет этот врач.

– А что мать?

– Внезапно скончалась у себя дома.

– Самоубийство?

– Именно.

На том конце трубки замолчали.

– Ты давно ко мне не заходил.

В голосе обида.

– Занят, – ответил Эрленд. – Чертовски занят.

Дождь лил как из ведра, и наутро дорога на Кевлавик больше походила на реку – в колеях от грузовиков скопилась вода, легковые машины старались их объезжать. Прямо тропический ураган, думал Эрленд, дорогу едва видно, ветровое стекло все в брызгах, в воздухе висит туман. Юго-восточный ветер, что поделаешь. «Дворники» работают на самой высокой скорости, и все равно ничего не видно. Эрленд сжал руль так, что побелели костяшки пальцев. Черт, даже габаритных огней впереди идущей машины толком не разглядеть.

Ехал он один – решил, так лучше, после телефонного разговора с сестрой Кольбрун, Элин. Ее имя значилось в свидетельстве о смерти. Сотрудничать с полицией та была не намерена, отказалась принять Эрленда. В газетах уже опубликовали фотографию убитого, и Эрленд едва успел спросить, видела ли Элин газету и помнит ли она Хольберга, как она бросила трубку. Поэтому он решил явиться к Элин лично и посмотреть, что будет. Так лучше, чем посылать за ней наряд.

Эрленд плохо спал ночью. Он беспокоился за Еву Линд, как бы она не наделала глупостей. У него был номер ее мобильного, но всякий раз механический голос отвечал ему, что аппарат выключен.

Эрленд плохо запоминал сны. И хорошо – обычно ему снились кошмары, по утрам у него мельтешили перед глазами какие-то ужасные картинки, но быстро рассеивались.

О Кольбрун у полиции не было почти ничего. Родилась в 1934 году, заявление об изнасиловании подала 23 ноября 1963 года.

Сигурд Оли вкратце рассказал боссу, что было в заявлении – оно хранилось в архивах и содержало подробное описание случившегося. А все Марион Брим! Всегда подскажет что-нибудь полезное.

Кольбрун родила Ауд в тридцать лет. Спустя ровно девять месяцев после изнасилования.

По словам свидетелей, Кольбрун познакомилась с Хольбергом одним субботним вечером на танцплощадке «Кросси», что меж Кевлавиком и Ньярдвиком. Раньше она его не знала и прежде никогда не видела. С ней на танцах были две подруги, а с Хольбергом – два его приятеля, они вместе провели вечер. После танцев все вшестером отправились веселиться к одной из подружек Кольбрун, и когда стало уже совсем поздно, Кольбрун засобиралась домой. Хольберг предложил ее проводить – мол, мало ли кто тут ходит по улицам ночью. Она не стала возражать. Все были в меру трезвы – Кольбрун выпила на танцах две стопки водки и кока-колу, а после они не пили. Хольберг вообще не пил – на предварительных слушаниях он утверждал, что у него ушная инфекция и он принимает антибиотики, и представил об этом официальную медицинскую справку, которая тоже хранилась в деле.

Войдя с Кольбрун в ее квартиру, Хольберг спросил, где у нее телефон – хотел вызвать такси добраться до Рейкьявика. Кольбрун не сразу ответила, но потом сказала, что телефон в гостиной. Он вышел звонить, а она сняла в прихожей пальто и отправилась на кухню за стаканом воды. Она не слышала, как Хольберг повесил трубку – если он вообще ее поднимал. Просто вдруг она поняла, что он стоит у нее за спиной.

Она так испугалась, что уронила стакан, разлив воду. Когда он схватил ее за груди, она вскрикнула и отстранилась от него, отойдя в угол.

– Что вы делаете?!

– По-моему, нам пора поразвлечься, – сказал он и сделал шаг вперед. Крепко сбит, сильные руки, толстые пальцы.

– Уходите, – твердо сказала она. – Немедленно! Будьте так добры, убирайтесь.

– А по-моему, нам пора поразвлечься, – повторил он и сделал еще один шаг вперед. Она подняла руки, закрываясь от него.