– Так нужно на рентген, чтобы знать!
– А может, это просто растяжение? Насколько ты уверена, что это действительно так серьезно?
– Я не знаю...
– Может, ничего страшного?
– Но...
– Может, просто ушиблась... Насколько, ты думаешь, это серьезно?
Тут запиликала вторая линия – и я, надеясь, что это мама, переключилась.
Но это был проклятый Лунген...
– Как там дела у моих девочек?
– Одна из твоих крошек упала и теперь рыдает как... И я не знаю, что делать! А скорые в этих пробках идут по сорок пять минут минимум!
– Дай ей обычное обезболивающее – я сейчас буду!
Он влетел в квартиру минут через десять. Завернул бабулю в одеяло и понес. От моей помощи отказался. В окно я видела, что он осторожно, как ребенка, укладывает ее на заднее сиденье залитой грязью машины.
Бабулю привезли обратно на больничной машине. В гипсе. Сделали укол – она уснула. Объяснили, что это, слава богу, не шейка бедра, а раздроблена коленная чашечка, что сейчас ей нужен покой и при правильном уходе с ней все будет хорошо.
Я даже не спросила про Лунгена – я поняла, что он поехал оттуда в свой институт.
А вечером позвонила мать и плача рассказала, что Лунген умер сегодня в той больнице, куда возил бабулю. Он недавно перенес операцию на сердце, что-то там у него было с клапаном, и ему нельзя было поднимать тяжелое, а в больнице он таскал бабулю с первого этажа на четвертый и по кабинетам, так как инвалидные кресла – страшный дефицит и на всех не хватает. Перед смертью он шутил и передавал привет девчонкам.
Мать прилетела на следующий день... Весь день молчала и только к вечеру рассказала, как Лунген хотел переехать в ее отсутствие к себе – но она уговорила его остаться, чтобы приглядывать за нами. Так как мы – смысл всей ее жизни...
А потом мы втроем сидели на кухне и слушали его кофемолку. То есть сидели мы с мамой, а бабуля лежала рядом на оттоманке, которую перетащили из маминой спальни.
У матери, как всегда, под глазами была тушь... И когда она говорила, кривились вниз губы.
– Я его спросила однажды: «Лунген, а почему ты все умеешь?» А он: «Потому что у меня викинги в роду. А потом, я два года в общаге жил. Вот и... Например, знаешь, как многому меня научили наши яростные монголы? Они мыли голову стиральным порошком, страшно пили и со всеми дрались... И еще помню горделивого, высокого и тонкого принца из какого-то маленького африканского королевства, который тоже на первых порах со всеми не ладил, но потом запил, и все утряслось...»
Она замолчала, встала и пошла к себе, проходя мимо зеркала, закричала громко:
– Господи, на кого я похожа?!
– На Бриджит Бардо... – сказала я. И не соврала...
ПРАГА
Меня разбудил звук. Над головой был неисправный динамик, он-то и просипел неразборчивой фразой. Страшно, когда в самолете хоть что-то не работает. В голову приходят ненужные мысли. Шторку иллюминатора сперва закрыл, а потом подпер спящей головой бритый господин. Праги не было видно.
Она появилась, только когда я отъехала от аэропорта. А понравилась, когда вышла из такси на Староместской площади. Было не холодно, а как-то промозгло. Гостиница называлась «У Принца». Регистратура помещалась на втором этаже, и проходить туда нужно было через ресторан на первом. Там пахло квашеной капустой, жареным мясом и сигарами.
Можно было уже о чем-то догадаться, когда портье вздрогнул, услышав мое имя, посмотрел испуганно и горько заторопился, выдавая ключи.
Номер угловой, на третьем этаже, и, несмотря на два окна, очень мрачный. Наверное, из-за темных портьер и обивки кресел. Кровать стояла в центре, свирепо расставив лапы. На стене справа – картина в золоченой раме, изображавшая Староместскую Ратушу с ее астрономическими часами. На другой вокруг овального зеркала симметрично – два акварельных рисунка цветов, сделанные на манер иллюстраций к Ботанической энциклопедии. Над изголовьем кровати – две грустные латунные лампы. Резной комод в прихожей, в нем маленький сейф, одежная щетка, утюг со складной ручкой и пакеты для грязного белья с бланками для прачек.
Одно окно номера выходило в торец здания, из него был виден кусок той самой Ратуши, а другое – во двор-колодец.
Я с трудом подняла чемодан на шаткую подставку, открыла его и только собралась разобрать вещи, как в номер громко постучали и тут же заклацали тяжелой ручкой.
* * *
От неожиданности я испугалась, но потом все-таки пошла и открыла запертую на ключ дверь.
В проеме стоял человек, который почему-то сразу показался мне татарином. Небольшие глаза, блестящие высокие щечки. В руках он держал черную кожаную папку.
– Вот и славно, – сказал человек и шагнул в комнату.
– А вы, собственно, кто?
Человек не ответил, просто обошел меня и стал внимательным образом все расссматривать.
– И часы наши известные прямо в окно можно наблюдать... – Он поправил занавеску и подошел к чемодану. – А вот чемодан придется осмотреть.
– Что?
– На предмет безопасности и согласно постановлению о несанкционированном возникновении...
– Не понимаю. Кто вы?
– Я понятно кто – скромный государственный служащий при исполнении. – Он передал мне маленькую книжечку с фотографией в углу, на которой действительно был он, только моложе. – А вот вашу личность нам придется еще разгадать. Больно уж все запуталось.
– Слушайте... Объясните, что происходит, почему вы здесь. Я ничего не понимаю.
– А это не важно, что вы не понимаете, так как на этот момент важно, чтобы мы понимали, что происходит... И чем быстрее это понимание произойдет, тем быстрее, так сказать, вы относительно освободитесь, так как, будучи взрослым человеком, вы, конечно, понимаете, что абсолютная свобода невозможна, да и не нужна, в сущности, никому.
Человек двумя пальцами уронил документ в оттопыренный карман пиджака и сел на стул.
– Вы тоже можете присесть, – разрешил он.
– Нет, спасибо... Слушайте, вы уже распоряжаетесь в моем собственном номере.
– А кто вам сказал, что это ваш номер?
– Что?
– Шучу... Я просто думаю, что нам лучше не устраивать... Муки из слона...
– Мухи из слона... И говорят – делать... И если вы не объяснитесь... Я вынуждена буду вызывать полицию...
– Конечно, конечно, я и сам сначала хотел разговаривать с вами в участке, но потом подошел к этому делу по-человечески и решил без шумихи. А то ведь, знаете... Солдафоны, руки заломили, по лестнице... И опять же через ресторан... А здесь просто на вопросы ответите, и все...
Он пригладил прядь на макушке и посмотрел нежно:
– Правда, ведь так оно лучше...
– Скажите, что вам от меня нужно?
– Вы располагаете некоторой информацией, которая нас интересует. Вот и все.
– А право на осмотр?
– Так я же при вас... Поймите, ведь не хочется поднимать шумихи. Раз-раз, и я ушел.
– Вы уверены, что ничего не путаете?
– Ну что вы! – Он склонил голову набок и протянул мне папку.
В папке было листов шесть, не больше, первую страницу открывала моя чуть смазанная фотография, остальное все на чешском, из чего узнаваемым было только мое полное имя. Я перелистывала листы бессмысленного текста, человек же перебирал вещи в чемодане. Наконец я закрыла папку и села на кровать.
– У вас в чемодане есть замочек? – ласково спросил он.
Я кивнула.
– Тогда застегните ваш чемодан, и я запечатаю его, чтобы вы не сомневались... И в случае возвращения все вернется к вам в полной сохранности. Не волнуйтесь. Это просто формальность, которой, увы, нам не избежать. Не думаю, что это будет продолжительной процедурой.
– Что значит – «в случае возвращения»?
– Не цепляйтесь к словам. Нынче все, кто хоть мало-мальски образован, просеивают все, что ни услышат, сквозь сито, найдут там соринку и ну кричать об этом. Будто несостоятельность чью-то хотят доказать... Что, например, в вашем случае совсем нецелесообразно, так как мы здесь для того, чтобы вы нам кое-что разъяснили, а не наоборот.
