Потайчук весело поглядел на Соколова и промолвил:

— В тот момент, когда Исаак Ньютон открыл закон всемирного тяготения, он схватился за сердце и почувствовал себя дурно.

— Чудак! Дай сюда бумагу! Смотри!.. — Соколов прочертил на листке поверхность моря и ниже провел другую линию. — Это глубина тридцать пять метров. Здесь эхолоты «пишут» сельдь. А на какой глубине температурный скачок?

— Тоже на тридцати пяти, — проговорил Сергей.

— А тебе ли не знать, что скорость распространения звука зависит не только от солености, но и от температуры? — продолжал Соколов. — Значит, там, где теплая вода соприкасается с холодной, сигналы встречают препятствие в виде этого температурного барьера и отскакивают от него, как шарик пинг-понга от ракетки.

— А колянус?

— Колянус развивается в зоне скачка так же быстро, как у полярного фронта Ян-Майена. Он-то и усиливает во много раз отражение импульсов. Эхо от температурного скачка и этих рачков возвращается обратно к эхолоту и «пишет» на ленте вовсе не существующую сельдь.

— А ведь ты прав,— согласились с Соколовым Потайчук и Федоров.

Теперь стало действительно ясно, почему в теплые месяцы, когда обильно развивается планктон и особенно ярко выражается температурный скачок, эхолоты вводят в заблуждение рыбаков. С наступлением осени температура воды в разных слоях становится более ровной, планктон рассеивается, и тогда эхолоты точно находят сельдь.

Но что же слышал гидроакустик Альберт Дегтярев в тот день, когда в сети судна попало двадцать восемь селедок? На этот вопрос пока нельзя дать ответа. Надо полагать, он слышал сельдь, плавающую очень далеко. А возможно, какая-то другая глубинная рыба издавала такие же вибрирующие звуки. В недалеком будущем ученые раскроют и эту загадку...

Описав по Атлантике широкий круг, лодка пересекла, наконец, линию Нордкапа — условную границу между Норвежским и Баренцевым морями. Узнав об этом от штурмана, Сергей Потайчук поднялся на мостик и, сняв шапку, громко крикнул:

До свидания, Атлантика!

Чувствовалось, что все устали. Приелись консервы, меньше стало шуток и песен. Все чаще кто-нибудь ронял сокровенное: — Скорей бы домой...

Лодка повернула на восток. Так же бойко барабанил дизель, выплевывая перегоревший соляр, широким шлейфом волочился за кормой пенный след, и так же задумчиво, глубоко дышало море.

Нашему хлопотливому радисту Марселю Гарипову удалось настроиться на волну московской радиостанции. До этого мы слышали только чужую речь и не наши песни. Диктор читал какое-то рядовое сообщение, но мы, волнуясь, сгрудились у приемника и слушали его голос, голос с далекой Родины.

Все чаще мы стали выбираться на мостик. Там свистел ветер, хлестко било по лицу соленой водой, но мы готовы были день и ночь стоять на ветру и ждать, когда покажутся родные берега.

Земля встречала «Северянку» огромным и ярким солнцем. У залива мы увидели касаток. Они охотились за рыбой поблизости, и гул дизеля, видимо, привлек их внимание. Касатки играли. Пружиня хвостом, они взлетали вверх метра на полтора, вставали почти вертикально, сталкивались и отлетали, шумно взбадривая волну. Стая касаток, этих хищных и прожорливых животных, — смерть для китов. Подныривая под них, касатки полосуют их хребтовыми плавниками, острыми как ножи, рвут зубастыми челюстями китовые туши. Но нам казалось, что они радовались благополучному возвращению лодки. Порезвившись, эта веселая компания покинула нас.

Распахнул руки берегов залив, принимая нас в свои спокойные воды.

— Теперь дом рядом, — радостно проговорил кто-то из матросов. — Мили три.

— Да, километров пять, — согласился, на этот раз уже совсем по-сухопутному, Сергей Потайчук, не отрывая глаз от серых гранитных берегов.

Е. Федоровский, специальный корреспондент «Вокруг света»

Фото автора

Скала, порох и кинжалы

Это было не десять и не сто лет назад. Это было просто давно.

Отряд лихих абреков народа кисти (Кисти — так грузины называли своих северных соседей — чеченцев и ингушей.) во главе с дерзким и неуловимым Иналом возвращался из набега с добычей. Собственно, он не возвращался, а бежал в горы из равнин Северной Осетии, так как по его следам скакали превосходящие числом преследователи, вовсе не желавшие расставаться со своими баранами и лошадьми. Свернув в ущелье Мартанги, Инал приказал бросить отару овец, насчитывающую несколько сот голов. Отара запрудила узкое ущелье.

Но это не остановило преследователей, и Иналу пришлось принимать бой. Численное превосходство противника не смущало кистийцев, и, может быть, и на этот раз меткие их пули да почти звериная ориентировка на местности отвратили бы опасность. Но в грозовую ночь под ливнем, при мертвенных вспышках молний врагам удалось обойти отряд Инала и запереть ущелье с двух сторон. Ни та, ни другая сторона теперь не могла сдвинуться с места.

Враги резали баранов, жарили шашлыки, пели песни и чувствовали себя победителями. Кистийцы молились, варили конину, тоже пели и не чувствовали себя побежденными.

Была у кистийцев возможность, втыкая в трещины кинжалы, выбраться ночью из каменной ловушки. Но для этого надо было бросить добычу, лошадей, а главное — своих убитых товарищей. Нет страшнее преступления, чем оставить непогребенным павшего воина. Его прах должен покоиться там, высоко в горах, где лежит прах его предков.

Три дня думал седой Инал. На четвертый отдал приказ. Молча подходили воины к разостланной на камнях бурке и ссыпали в одну кучу весь порох, который у них был. Когда последняя пороховница и гозырь (Гозырь — принадлежность национального костюма для ношения пороховых зарядов.) были опустошены, Инал разделил порох на две кучки. Одну маленькую, другую большую. Маленькую он отдал четырем лучшим стрелкам, с большой подошел к скале и вынул кинжал...

По ущелью загремели раскатистые взрывы. Кистийцы долбили кинжалами стену ущелья, вставляли заряды и рвали камень. Они знали, что именно в этом месте толщина стены не превышает трех локтей. К вечеру в скале образовались ворота, через которые отряд ушел в синюю мглу альпийских лугов, оставив заслон из четырех лучших стрелков.

Всему этому можно было верить, если бы рассказчик не продолжал в том же тоне:

— Все четверо, оставшиеся в заслоне, погибли, не пропустив врага. Трупы их остались непогребенными. И стрелки по сей день охраняют ворота, выполняя приказ. Вы их сами можете увидеть каждый вечер, когда выходит луна.

Что это? Вымысел, суеверие или легенда? Слишком уж убежденно говорили люди об этих событиях, бывших просто «давно».

Так или иначе, но тайна своеобразных Фермопил Кавказа взволновала меня не на шутку.

Кто пойдет с нами?

Отправиться в верховье рек Ассы и Мартанги без проводника невозможно. Люди, некогда побывавшие там, давали сбивчивые объяснения и были единодушны лишь в том, что это страшно далекий и трудный путь. Охотники утверждали, что там много зверя, но сами они там не охотились, так как из Черных гор трудно вынести даже шкуру.

Наконец многочисленные расспросы привели меня в дом зверолова и охотника Феди Двадненко.

Федю я знал давно. Возраст зверолова определить было трудно, он был не стар и не молод. Зато характер его был как на ладони. Ярко выраженная склонность к бродяжничеству по звериным тропам довлела над всем его существом. Когда речь шла о какой-либо вылазке в горы, мы понимали друг друга с полуслова.

Как я и предполагал, Федя был у Каменных ворот.

— Ну и что?

— Не знаю. Я близко не подходил. Вечер уже был, да и устал.

Подозревать Федю в трусости у меня не было оснований. «А вдруг откажется?» — мелькнула мысль. Играя на самолюбия зверолова и не жалея красок, я стал говорить ему о грандиозной экспедиции, повести которую, конечно, сможет только он. Рассказывая, я заглядывал в его зеленые глаза, пытаясь предугадать результаты своих стараний.