— Ты собираешься толкать эту штуку, Бонни? — Яростное напряжение в его голосе.

— Не могу я, не могу, — стонет, почти рыдает она, и слезы катятся по ее щекам.

Он становится прямо за нею; она чувствует, как живот его и пах тесно прижаты к ее спине. Обняв ее, он кладет свои большие, белые, чуткие руки хирурга поверх ее рук, быстро прижимает их к рукоятке взрывной машинки, и, вынуждая ее согнуться с ним и под него, он вбивает ударник сильно и глубоко, в самом деле до отказа, — на всю глубину, — через шейку в самое нутро матки подпружиненного ящика:

Тр-рах! и –

Б А АМ!

задерживает его там.

О, господи, соображает она несколько позже, когда обломки, куски и фрагменты, и осколки ископаемого топлива и неорганической материи описывают свои огненно-изящные параболические и гиперболические траектории в голубом небе над ее головой, — это же всегда была его любимая позиция.

— Благодарю вас, мадам.

А Хейдьюк тем временем ждал. Ничего не произошло, — он открыл глаза и поднял голову как раз во время, чтобы увидеть, как локомотив прогрохотал через заминированный мост, миновал его и вошел в прорезь в скале, таща за собою весь состав. Облегченно вздохнув, Хейдьюк начал подниматься.

И в этот момент заряды начали взрываться. Поезд подпрыгнул над рельсами, огромные грибы огня пылали у него под брюхом. Хейдьюк грохнулся обратно, — куски стали, цемента, камня, угля и проводов полетели прямо на него, взмывая в небо. Груженые вагоны в это время, завершая свой прыжок, грохнулись обратно на разрушенный мост. Балки и связи подались, и мост прорвался, как разогретый пластик, а вагоны, один за другим, связанные, как сосиски, покатились через край каньона и стали исчезать в пыли, и реве, и хаосе ущелья.

А на другой стороне моста?

Беда. Сплошная беда. Провода упали на землю, локомотив беспомощно остановился. Теперь он начал двигаться назад, медленно, неохотно, с зажатыми тормозами, бессильно соскальзывая в бедствие ценою не один миллион долларов. Состав, все еще сцепленный с локомотивом, теперь тащил его за собою силой веса всех своих вагонов, падающих в каньон.

Хейдьюк увидел, как молодой человек, кто бы он там ни был — инженер, эксперт, инструктор, — вылез из кабины, спустился по стальной лесенке и спрыгнул. Легко приземлившись, пробежал несколько шагов по насыпи и остановился в канаве. Руки на бедрах, он стоял, как и Хейдьюк, глядя на крушение своего поезда.

Под пронзительный визг и скрежет колес локомотив скользнул на вдребезги разбитый мост, опрокинулся и исчез. Из поля зрения. Прошло мгновение: гром его падения взметнулся к небесам.

Основная часть состава продолжала катиться под уклон, по искореженным рельсам, по обломкам моста, к своему крушению — вагон за вагоном, однообразно, бесконечно повторяясь, как массовое производство, падали в боль и неразбериху пропасти. Ничего нельзя было поделать, и ни один из них не уберегся. Все до единого, как овцы во сне, они спотыкались о край каньона и исчезали.

Хейдьюк прополз через кустарник на локтях и коленях, скатился по склону дюны и приземлился на песок рядом со своими спутниками. Они не сдвинулись с места, — стояли, парализованные, ошеломленные, оглушенные ревом рушащихся вагонов и грандиозностью того, что они совершили. Хейдьюк растормошил их и заставил убегать. Схватив оборудование и инструменты, они помчались к джипу, загрузили его доверху и заторопились к машине Дока. Там они разделились, как и планировали.

Всю дорогу к кемпингу Док и Бонни пели старые песни, в том числе и любимую песню всех времен «Я работал на железной дороге».

То же сделали и Джордж со Смитом.

Симпатичный рейнджер парка имел несколько вопросов. «Ну как, нравится вам, друзья, отдыхать в Национальном памятнике природы Навахо?» Огонь костра бросал блики на его честное, красивое, тщательно выбритое молодое лицо. Он выглядел так, как и должен выглядеть рейнджер парка: высокий, стройный, сильный, не слишком яркий.

— Великолепно, — ответил доктор Сарвис. — Великолепно.

— Могу я спросить вас, откуда вы?

— Из Калифорнии, — ответил Док быстро.

— У нас нынче много народу из Калифорнии. А из какой части Калифорнии?

— Из южной, — сказала Бонни.

— Не выпьете ли с нами? — спросил Док.

— Спасибо, сэр, но я не могу пить при исполнении служебных обязанностей, однако очень любезно с вашей стороны предложить мне. Я обратил внимание, что на вашей машине номерные знаки Нью — Мексико, потому и спросил. Я ходил там в школу.

— Правда? — спросила Бонни. — Мы с мужем сейчас там живем.

— Ваш муж — врач?

— Вообще-то да, а как вы догадались?

— Увидел этот знак на машине — две перевитые змеи с крылышками, по нему и догадался. Я когда-то хотел стать врачом, но биохимия оказалась мне не по зубам, вот я и переключился на дикую природу, и сейчас стал просто рейнджером парка.

— Вот это правильно, — сказал Док, — для каждого есть свое место в жизни, хоть иногда и вполне скромное.

— В какой части Нью-Мексико?

— В южной.

— Простите, мне показалось, вы сказали, в южной Калифорнии.

— Я сказала, мы родом из Калифорнии. Вот мой дедушка, — Док нахмурился, — он из Калифорнии. А мой муж из Нью-Мексико.

— Мексиканец?

— Из Нью-Мексико. Мы не любим расистских выражений. Нужно называть их испано-говорящие мексиканцы или американцы с испанскими фамилиями. В Нью-Мексико мексиканец — оскорбление.

— Гордые, чувствительные люди, — пояснил доктор Сарвис, — с великими традициями и славной историей позади.

— Очень далеко позади, — сказала Бонни.

— Ваш муж, наверное, тот молодой парень с бородой, что водит голубой джип с лебедкой впереди и номерными знаками Айдахо.

Снова короткая пауза.

— Это мой брат.

— Что-то я его сегодня не видел.

— Он уехал в Калифорнию, в Баджу. Сейчас, наверное, уже в Каборке.

Рейнджер повертел в руках свою форменную шляпу с железными полями.

— Вообще-то Каборку обычно находят в штате Сонора.

Он светло улыбнулся; у него были ровные белые зубы, розовые, здоровые десны. Отблеск костра играл на его туго завязанном галстуке, медных эмблемах, золоченом значке рейнджера, пластинке с его именем на правом нагрудном кармане: Эдвин П. Эбботт мл.

Доктор Сарвис начал напевать, тихонько, на мелодию «Встретимся в Сан-Луисе, Луис» — «Встретимся в Каборке, Лорка».

— А что случилось со вторым вашим другом? — спросил рейнджер, обращаясь к Бонни.

— С каким вторым другом?

— Хозяином вон того автомобиля, — кивок в сторону большого пикапа Смита, стоящего неподалеку, едва видимого в слабых отблесках их небольшого костра. Наклейки с названием своей фирмы он, конечно, снял. Старина Редкий Гость — где он теперь? Там, далеко в глуши? Вдали, в пустынных местах? Скучает и томится без своих жен?

— Честно говоря, не могу сказать, — ответил Док.

— Не можете сказать?

— Он хочет сказать, что мы не знаем точно, — сказала Бонни. — Он говорил, что пойдет куда-то в поход и вернется через пять дней.

— Как его имя?

Колебание.

— Смит, — сказала Бонни. — Джо Смит.

— О, конечно. — Рейнджер снова улыбнулся. — Джо Смит. Как вам нравится Пейдж?

— Пейдж?

— Черная гора?

— Черная гора?

— Вы слышали новости сегодня вечером?