Арестанты II{8} Шагают по двору в узком кругу. Шарят глазами холодное пространство. Взгляд ищет поля, взгляд ищет дерева И отскакивает от голых и белых стен. Круг за кругом черные следы, Как будто мельничное вращается колесо. [11] И как монашеское темя — Середина двора — голая и белая. Дождь моросит на короткие куртки. Серые стены уходят ввысь: Маленькие окошки, ящичные заслонки, Как черные соты в пчелином улье. Конец. Их гонят, как овец под стрижку, Серая спина за серой спиной, В стойла. А во двор доносится с лестниц Тупой перестук деревянных башмаков. Бог города{9} Он расселся на всех домах квартала. Черные ветры овевают его чело. Ярым взором он всматривается вдаль, Где в полях разбрелись дома окраин. Красным брюхом он лоснится в закате. Вкруг, пав ниц, ему молятся города. Несчетные колокольни Темным морем плещут в Ваалов слух. [12] Музыка миллионов грохочет в улицах. Дым из труб, облака над фабриками Синим ладаном всплывают к его ноздрям. Буря беснуется в его глазницах. Темный вечер съела черная ночь. Волосы от ярости встали дыбом, И с каждого коршуном взметается гроза. [14] Кулаки у него — мясничьи. Он трясет ими тьму, и море огней Разливается по улицам, [15] жаркой гарью Выедая дома до запоздалой зари. Окраина{10} В трущобе, в переулочном мусоре, Где большая луна протискивается в вонь, С низменного неба свисая, точно Исполинский череп, белый и мертвый, — Там сидят они теплой летней ночью, Выкарабкавшиеся из подземных нор, В отребьях, расползающихся по швам, Из которых пухнет водяночное тело. Беззубый рот пережевывает десны, Черными обрубками вздымаются руки. Сумасшедший на корточках гнусавит песню. У старика на темени белеет проказа. Дети с переломанными руками и ногами Скачут, как блохи, на костылях И ковыляют, один другого громче У чужого прохожего клянча грош. Из харчевни воняет рыбой. Нищие злобно смотрят на кучи костей. Они кормят потрохами слепца, А он отплевывается на черную рубаху. Старики утоляют своих старух В канавах под мутным фонарным светом. Тощие младенцы в трухлявых люльках Пищат вперебой, ищут ссохшуюся грудь. Слепой шарманщик на широкой черной подстилке Ручкою накручивает "Карманьолу", [16] А хромой с перевязанною ногою пляшет, Сухо прищелкивая ложечками в руке. Из глубоких дыр ползут самые дряхлые, На лбах — фонарики, как у горняков: Хилые бродяги, Рука на посохе — кожа да кости. Ночь светлеет. Колокола колоколен Звонят ко всенощной нищенским грехам. Отпирают двери. В темном проеме — Бесполые головы, морщинистые от снов. Над крутой лестницей хозяйское знамя — Мертвая голова и скрещенные берцы. Заглянешь — увидишь: спят, где повязал их И переломал их адский аркан. [17] В городских воротах, напыжив брюхо, Карлик стоит, красуясь во всем красном, И смотрит в зеленый небесный колокол, Где неслышно мчится за метеором метеор. [18] Демоны городов{11} Они бродят в ночах городов, Черным выгибом гнущихся под их шагом, Их моряцкая вкруг лица борода — Тучи, черные копотью и дымом. В толчее домов их длинные тени Взмахом гасят шеренги фонарей, Тяжкой мглой наплывают на асфальты, Медленно вымаривают за домом дом. Одной ногой — среди площади, Коленом — о колокольню, Они высятся, посвистывая в свирели [19] В тучах, хлещущих кромешным дождем. А вкруг ног их завивается ритурнель [20] Черной музыки городского моря: Великий заупокой, Глухо и звонко встягиваясь в темень. Они сходят к реке, которая, Как распластанная и черная змея, С желтыми фонарными пятнами На хребте, ускользает в гнетущий мрак. Нагибаясь над парапетом, Тянут руки в роящуюся толпу, Как лемуры, [21] сквозь гниль болота Прорывающие стоки канав. Вот один встает. Черной маской Он прикрыл белый месяц. [22] Ночь, Как свинец, оседая из сумрака, Втискивает город во мрак, как в щель. Плечи города трещат. Взламывается Крыша, красный вскидывается огонь. И они, топырясь на острой кровле, По-кошачьи визжат в глухую твердь. В комнате, набитой сумраками, Роженица в родах вопит с одра. Ее брюхо, как гора, над подушками, — А вокруг нее — дьяволы, головами в потолок. Ее пальцы вцепились в койку. В ее крике — комната ходуном. Прорывается плод, Раздирая чрево надвое красной раной. Над ней сдвинулись дьяволы, [23] как жирафы. У младенца нет головы. Мать хватает его, вглядывается, откидывается, Жабьей лапой спину морозит страх. [24] Только демоны растут выше, выше, Сонный рог их красным вспарывает небеса, А вокруг копыт их, огнем повитых, — Тряс и грохот по недрам городов. вернуться Как будто мельничное вращается колесо. — В большинстве стихотворений Гейма образ мельницы является метафорой однообразия и бессмысленности жизни, находящейся во власти могущественных и неодолимых сил. (Так же как и сравнение арестантов с животными в заключительной строфе сонета.) вернуться Темным морем плещут в Ваалов слух. — Ваал — в западносемитской мифологии одно из наиболее употребимых прозвищ богов отдельных городов. Наибольшим распространением пользовался культ Баала — бога бури, грома и молний. Известны изображения Баала в виде быка или воина, восседающего на облаке и поражающего землю молнией-копьем. В эпоху эллинизма отождествлялся с Зевсом. вернуться Пляскою корибантов… — Корибанты в греческой мифологии спутники и служители великой матери богов Реи-Кибелы, фригийской богини плодородия. Культ Кибелы носил экстатический характер: богиня требовала от своих служителей полного подчинения ей, забвения себя в экстазе. Зачастую жрецы Кибелы наносили друг другу кровавые раны или оскопляли себя во имя богини, уходя из мира обыденной жизни. Позже Кибела стала почитаться как защитница городов (изображалась в венце со стенными зубчиками) и покровительница их благосостояния. Корибанты — одна из излюбленных метафор Ф. Ницше, которой он обозначает людей толпы. вернуться И с каждого коршуном взметается гроза. — Во многих религиях птицей бога выступает орел. Он сопровождает, к примеру Зевса. У Данте орел — это птица Христа, он символизирует Вознесение. Гейм заменяет орла коршуном — поедателем падали. вернуться …море огней / Разливается по улицам… — Реминисценция на Апокалипсис (ср. падение Вавилона: Откр 18); мотив, который особенно часто встречается в стихотворениях Артюра Рембо. вернуться "Карманьола" — песня и танец времен Французской революции. вернуться Аркан — в алхимии — волшебный элексир. вернуться Где неслышно мчится за метеором метеор. — В мае 1910 г. в небе наблюдалась комета Галлея. Строчка, возможно, является аллюзией на это событие. вернуться Они высятся, посвистывая в свирели… — По греческой легенде, свирель изобрел козлоногий Пан, спутник Диониса. Вид Пана наводит на людей беспричинный страх. Христианская традиция причисляет его к бесовскому миру. Пан — частый персонаж в стихотворениях Бодлера и Рембо. вернуться Ритурнель — инструментальный эпизод, повторяющийся припев, исполняющийся в начале и конце каждой строфы песни. вернуться Лемуры — в римской мифологии вредоносные тени, призраки мертвецов, не получивших должного погребения, преступно убитых, злодеев и т. п., бродящие по ночам и насылающие на людей безумие. В последнем акте второй части гётевского «Фауста» лемуры роют могилу для ослепшего Фауста. вернуться Черной маской / Он прикрыл белый месяц. — Затмившаяся луна — знак, возвещающий в Библии о конце света и втором пришествии Христа (ср. Мф 24, 29: "Солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются"). Этот образ будет постоянно возникать у Гейма (особенно в стихах 1911 г.). вернуться Роженица в родах вопит с одра… // Над ней сдвинулись дьяволы… — Ср. с соответствующим местом в Откровении (12, 1–6). вернуться Жабьей лапой спину морозит страх. — Еще одна реминисценция на Откровение св. Иоанна Богослова в этом стихотворении. В обличьи жаб выступают демоны Апокалипсиса: "И видел я выходящих из уст дракона […] трех духов нечистых, подобных жабам" (Откр 16, 13). |