II Устав от вечной сонности небес, От паутины, словно плющ, обвившей Курносых толстощеких херувимов, От тихого елейного покоя, От нищих, разленившихся под стенкой, От табака из пасторских раскуров, От Троицы, которая заснула На канапе под пенье старых дев, От этой всей лечебницы для бедных — Мы сами обрекли себя проклятью И сами выбрали себе вот этот Пустынный остров, как корабль вверх килем, Чтобы всю вечность до конца концов Чудовищным потоком любоваться. Тучи{22} Вы — души мертвых. Вас ведет душеводец [39]К ладье безлицых, осевшей по край. Ваш крик — в бушеваньи бури И в струях хлещущего дождя. За походным знаменем Смерти Колесница вскинула штандарт и герб. До ужаса белые полковые стяги В обод небосвода тычутся бахромой. Близятся чернецы, прикрыв ладонями Заупокойные свечи, за шагом шаг. На мертвых плечах плывут гнилые гробы, А в гробах навытяжку сидящие мертвецы. Идут утонувшие, идут нерожденные, Идут удавленники с синевой вкруг шей, И умершие от голода в дальнем море, И опухшие бубонами черной смерти. В череде покойников — малые дети, Бегут бегом. Хромые спешат вперед, Слепые посохами ворошат дорогу, Кричащие — вслед за немым вождем. Как мятутся листья под пастью ветра, Как несутся совы в черном полете, Так накатывается многоногое чудище, Красное от факелов, пересвет в пересвет. Музыканты барабанят по черепам, И как белые паруса под ветром, Так вздуваются и вьются их белые саваны. Они вливаются в изгнанничий хор. В его муках всей силою вскипает песня, Пред которой сквозь ребра мерцают сердца. Идет ватага с гнилыми голосами, И над нею в вылинявшее небо — крест. Внесли Распятого — И бурей вздыбился мертвый люд. Взбухшие ужасом стенания без края Гремят из морей и брюхатых туч. Потемнело в седых просторах. Налетела Смерть, распахнувши крылья. Настала ночь, но тучи за тучами Шли и шли в бездонные гробы Орка. Склеп{23} В огромном смертном склепе Как тихо спят они в полых гробницах, И смерть глядит на немые короба Пустыми глазницами черномраморных статуй. Они замкнуты в смерти с незапамятных времен. Их плащи — в пыли и паутине. Воздух затхл. Они позабыты. Время течет неподвижным током. Воздух тяжек от высохшего елея, Бывшего ладана и сгнивших цветов. В трещинах саркофагов мерцают, выцветши, Гробовые наряды, начиная тлеть. Из щели свисает тоненькая детская Ручка, белая и холодная, как воск. Бальзамированная, она вцепилась В бархат, когда-то стягивавший цветы. Маленькое окошко в темном потолке Желтеет светом зимнего вечера И узкой полоской сквозь белесую пыль Ложится на серый гробничный камень. Ветер разбивает оконце, рвет Из рук покойников тощие веночки И метет их понизу высоких стен В вечную тень их сумрачного приюта. Мертвецкий край I{24} Зимнее утро запоздало брезжит, Желтым тюрбаном приподымаясь над Тощими тополями, на бегу друг за другом Черной полосою рассекшими ему лоб. Шумит прибрежный камыш. Это ветер Продувает просвет для начала дня. А в поле буря, как солдат на страже, Зорю бьет в тугой барабан. Костлявый кулак раскачивает колокол. По улице Смерть шагает, как матрос, Желтыми лошадиными зубами Закусив остаток седой бороды. Старая покойница, вздувши брюхо, Качает маленький детский труп, А он к себе тянет, точно резиновую, Дряблую грудь без капли молока. Двое обезглавленных, [40] головы подмышкой, Выбрались из цепей под каменной плитой. В ледяном рассвете промерзшие Разрубы шей — как красное стекло. Светлое утро, голубой день, И желтой розой, Пахучей розой над полем и кустарником, В мечтательном воздухе колышется солнце. Старый череп вылетает из склепа — Огненно-рыжий хохол и борода, Которую ловит и в воздухе под челюстью Оранжевым шарфом свивает ветер. Улыбаясь, разинула черный рот Полая пещера. Трупы оседают И друг за другом ныряют в глотку, А их прихлопывает немая плита. II Смерзлись веки, заткнулись уши Пылью лет. Ваш удел — покой. Редко-редко стучится вольным стуком В вашу мертвую вечность приблудный сон. В вашем небе, белом, как снег, Утоптанном в камень поступью времени, Над вашим памятником, ставшим руиной, Вырастает лилия, оплакивая вас. В мартовском ливне оттает сон. Большая луна, чадящая с востока, Глубоко заглянет в пустые глазницы, Где толстый и белый копошится червь. Вы спите, вы спите, убаюканные флейтою Одиночества, песнею про мертвый мир, А над вами чертит большая птица Черный полет в желтый закат. Выгнулся мост золотого дня Вдаль и звенит исполинской лирой. Тополя шуршат черным трауром Вдоль пути, над которым бескрайний вечер. Жидкое серебро заливает мир, Зажигая дальние окоемы, И сумрак встает, как черный пожар, Справа и слева от небесной дороги. Мертвая дубрава, за лавром лавр, Клонится ветром, как зеленое пламя. Они вырастают до самой тверди, Где блещет крыльями бледная звезда. Упыри уселись, как большие гуси, На большой колоннаде, дрожа от стужи. Они оттачивают железные когти И железные клювы о ржавый крест. Плющ приветно увивает ворота. Пестрые цветы кивают со стен. Смерть распахивает двери. Робко выходят Костяки, вертя свои головы в руках. Смерть встает на гроб и трубит в трубу. Черепа из земли вылетают тучей, Как из мертвецкого сундука, С бородами, поросшими зелеными мхами. вернуться Душеводец (Психопомп) — бог Гермес, низводивший души умерших в загробный Аид (Орк, Царство мертвых). вернуться Двое обезглавленных… — Возможно, намек на героев стихотворений "Луи Капет" и «Робеспьер» (ср. тот же мотив в сонете "Берлин I"). |
