— Эту вот простенькую знаешь: «Ветер с моря дул, ветер с моря дул»? Не? А может эту: «Жёлтые тюльпаны, вестники разлуки»? Что? Попсу не любишь? Ну и правильно, кто её любит, только сопливые девчонки. Ой. А что ты любишь? Шансон? Аж так нет? Диско? Рок? О. Рок. А какой рок? Русский рок? Нормально, я тоже его люблю. ДДТ знаешь? А что знаешь? Не, это не подходит. О! «Кино» знаешь? Замечательно. А «Печаль» знаешь? Отлично. А теперь подпевай.

И она завела песню почему-то не с первого куплета, а с припева:

Если первые пару строф он вообще не понимал, что происходит и зачем это всё, то потом до него дошло. Голос Инги прыгал по тональности туда-сюда, но она-то как бы так сказать… «стояла на месте». Это Дима прыгал туда-сюда по ускорению, это с ним была проблема, и его надо было успокаивать. Вот она и предложила пример такой синхронизации. Как песня звучит, Дима знал, и даже сейчас в его голове пел сам Цой, и самое главное — Дима мог ему подпевать. Но он слышал и Ингу, она пела, а он ей мог подпевать. Пересилив смущение, он запел! Для себя он звучал нормально, но её голос был совсем не такой, как нужно. Он не мог её заставить звучать так же, как и он, и потому пошёл от обратного: сам стал под неё подстраиваться. Сначала ничего не выходило, но к середине припева он уловил амплитуду своих колебаний — и стал гасить её. Его бросало всё меньше, и, наконец, к концу припева он вошёл в её ритм. Закончили они вместе и с улыбкой на устах.

— Успокойся, Дима, мы здесь одни, — она отпустила его руки и погладила по щеке. Он её прикосновения он как-то враз сник и сел там же, где стоял. — Экий ты… впечатлительный.

Дима был благодарен ей за то, что не назвала тем, кем напрашивалось: «трус».

— А почему ты одна?

Инга опустилась на землю рядом с ним.

— Это долгий разговор.

— А разве ты меня не для него вытащила?

— Вот ещё, — фыркнула она. — Не дозрел ещё.

— До чего не дозрел?

Инга посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом. Этот взгляд пугал. Это были не её глаза. Глаза не девушки-подростка. А немало уже прожившей женщины.

— Хорошо. Я расскажу тебе.

И она начала свой рассказ.

Все люди в мире делятся на тех, кто встретил свою вторую половину в жизни — и на тех, кто плохо ищет. Дима не искал вовсе. Потому последующее стало для него… неожиданным.

— Как ты нас называешь? — спросила Инга.

— Кого это — «нас»? — не понял Дима.

Они присели на полянку прямо на густую зелёную траву. Подол и без того коротенького сарафана девушки задрался почти до трусов. Суперпупс одёргивал себя не смотреть на её милые ножки уж так откровенно, но у него это мало получалось. Впрочем, Инга видела его внутреннюю борьбу, но не насмехалась и не возмущалась. Не придавала особого значения. И ладно.

— Нас — значит, таких, как я… и ты.

— А, это. Ускоренные. А состояние, в котором находишься…

— «Ускорение». Поняла уже. Забавно. Я уже слышала, как другие так же себя называли.

— Другие? — Дима сжался и напрягся. Всё же понимать, что в своём теперь уже мнимом уникальном состоянии ты теперь не одинок — пугало.

— Ну да, другие. В других странах, на других континентах.

Суперпупс вздрогнул.

— Ничего себе. И много них… нас таких?

— Да хватает, — улыбнулась Инга. — Я и сама не знаю, сколько. Только тех, с кем доводилось сталкиваться. Только те, кто сам шёл на контакт. Вот ты сам искал себе подобных? А? Наоборот же — бегал от нас. А? И сейчас вот сидишь как рассерженный ёжик: иголки распушил, насупился, по сторонам зыркаешь.

— И ничего я…

— И бурчишь как ёжик.

— А ёжики бурчат? — удивился Дима и вдруг увидел себя со стороны. Ну точно ёжик. И точно нахохлился. Стало смешно и чуточку стыдно. За свой всё ещё страх и подозрительность. Может, действительно, хватит? Он сделал над собой почти физическое усилие — и отбросил прочь тревожные мысли. Плечи ощутимо расправились, нос пополз вверх… хотя глубоко внутри ворочался мерзкой склизкой кучкой страх.

«Трус с детства, как же тяжело гнать тебя! — взвыл про себя Дима. — Подумать только: вот девушка сидит — и она намного храбрее тебя! Она, «слабый пол», стыдит, пусть и не в лоб, тебя за твою трусость! Самому не противно? Противно».

Противно! И всё равно искал себе оправдание.

— А здесь? — еле выдавил из себя Суперпупс. И сдулся. Тяжело всё же пытаться выглядеть храбрым, а быть портняжкой. Плечи его вновь поникли, но паника ушла, взгляд не стал затравленным и руки больше не дрожали. И на том спасибо.

— Здесь? Та! С гулькин нос. Все, кого знаю — у Саввы. Ну, кроме нашей семьи. И тебя, получается.

— Саввы?

— Ага. Получается, глава местных… ускоренных, как ты говоришь. Хотя сам — тормоз.

— Хм… «тормоз».

— Ну да, нормальный, значит. Что тебе всё объяснять приходится? — недовольно и чуть резковато вскинулась Инга. Видно было, что мысли об этом «Савве» ей малоприятны, более того — раздражающие.

— Да ладно, извини. Не… это самое… интересно же! — вскинулся Суперпупс. — Я же о тебе… о вас ничего не знаю! Кто ты, что ты, с кем ты, чего хочешь лично от меня, — Диму прорвало, наконец. — Что от тебя ждать.

Тут он заметил, что Инга глядит на него лукаво, с интересом, вовсю рассматривает.

— Ты… чего? — сконфузился.

— Да вот же ты! — улыбнулась. — Вот ты настоящий. Ух, блеск в глазах! Ух, взъерошился. Хохолок аж встопорщился. Как у попугая Кеши, видел про него мульты?

— И ничего даже… конечно видел, — буркнул он, скукоживаясь на глазах.

— Ну-у-у, — обиженно надулась. — Так нечестно! Опять в свою ракушку! А ну вылазь! — она подхватилась на ноги, да так прытко, будто под ней взорвалась мина, наскочила на него и… начала щекотать. От такого неожиданного поворота Дима остолбенел. Вот как был теперь — лёжа — так и остолбенел. Маленькие, но острые пальчики не щекотали даже, а, скорее, делали больно, но не это ввело его в ступор. Всю жизнь он был недотрогой и страдал от этого, и даже Ирэн, его недоступная мечта и сексуальная фантазия, не смогли в этом плане ничего сделать. В нём как развился в юношестве комплекс неполноценности, так до сих пор и не исчез никуда. Да куда он исчезнет? Кто его выкорчует? Дима ведь сам бегал от тех, кто мог бы ему в этом помочь, не веря в их взгляды, жесты, намёки. Не зная их, не признавая. Боясь. А тут вот такой напор, тут на него кинулась девушка. Сама напрыгнула, свалила на траву, оседлала. Это что, издёвка, насмешка, угроза? Бежать, прятаться? Или… принять как есть, признать, что это вот — правда. Он познавал новые ощущения. Гибкое, сильное, женское тело на тебе сверху. Это так… приятно. Это… уж слишком приятно, блин.

Дима мигом ударился в краску, когда осознал, что возбуждается, и это его возбуждение, конечно же, уже почувствовала девушка. Он извернулся, высмыкнулся из-под неё, буркнул «извини» и… чуть было вовсе не сбежал. Инга сидела на траве — и заливалась со смеху. Он затравлено глянул на неё, но не увидел в глазах издёвки. Какая-то непонятная, непривычная радость, да, веселье, но не насмешка. Непонятная, а потому и притягательная. Почему она смеётся? Почему совсем не хочется бежать от этого смеха? Почему, наоборот, хочется присоединиться? И он вдруг прыснул в ладошку, потом не сдержался — и заржал вголос. Представил себя со стороны, увидел свою глуповато-пришибленную рожицу, увидел, как он себя, недотрога, ведёт. И ему тоже стало смешно. Так и ржали они как лошади минуты три-четыре, не переставая, всхлипывая, переводя дух и подхватывая утихающие смешки. Непонятно почему, непонятно, как так долго получается. Это было похоже на временное помешательство. А после, выжатые как лимоны, сидели друг напротив друга, массировали ноющие мышцы лица и утирали слёзы смеха.