Кэм отступил на шаг, сам это заметил и встал твердо. Коротко кивнул, и губы у него сжались в нехарактерную ниточку.

— С Грейс проблем не будет.

— Это хорошо.

— Я тогда оповещу народ.

— В том, что касается Колдуна, — сказал Вайль, — мы придерживаемся прежнего плана. Но Кассандра и Бергман назначены на новый проект. Дэвида к ней во время ее работы не подпускать. Нам бы хотелось, чтобы ваша группа постаралась не вызвать у него подозрений, что их разлучают намеренно.

— Не вопрос.

Кэм посмотрел на меня, и в глазах читалась тревога, затмевающая все прочие мысли. Я знала: он хочет спросить, есть ли у моего плана шансы на успех. Но он слишком давно занимается нашим делом и слишком много видел, чтобы думать, будто я могу дать утешительный ответ. Поэтому он просто кивнул, повернулся на каблуках и вышел.

Когда мы остались без чужих, Бергман спросил очень робко:

— Ты и вправду убила бы Грейс?

Оставив в покое штору, я повернулась к своей группе лицом. Глядя в глаза каждому.

Бергман, ссутулив узкие плечи (он сутулится от любого страха, реального или воображаемого), смотрел на меня сквозь стекла очков, будто они могут защитить его от той реальности, что я сейчас на него обрушу. Кассандра с ее классическими чертами темного лица никогда не выглядит больше, чем на двадцать восемь, но бремя вековых страданий и бедствий придает ей облик древней богини. Коул таращился на меня с восхищением, грозившим перейти в зависимость. Вайль стоял рядом со мной, не касаясь меня, но я ощущала его уверенную поддержку. Когда я ее лишилась, пусть очень ненадолго, я поняла, как много она для меня значит, и это меня даже испугало. Но не настолько, чтобы от нее отказаться.

Обратилась я к Бергману, хотя мои слова были адресованы всем:

— Да, я бы ее убила, если бы сочла, что она представляет собой угрозу. Я поступила бы так с каждым, кто был бы опасен для любого из вас. Судьба моих хельсингеров послужила мне тяжелым уроком, и повторять его я не желаю. Я не потеряю ни одного члена своей группы, если будет возможность это предотвратить любым путем. Любым — это значит любым.

Вдруг я представила себе Рауля, который ждет, откинувшись на кожаную спинку кресла, чтобы я заснула, и слышит сейчас мои слова.

Любым, значит?

Он смотрит на список, который набросал в блокноте у себя на коленях, добавляет еще пару пунктов, переворачивает страницу и начинает писать всерьез.

Ну и ну.

— Да что же это такое, уснуть не могу!

Мне хотелось врезать кулаком по чему-нибудь. Стекло и кирпич заводского здания, мимо которого я сейчас проходила, казались подходящей целью — в широкие грязные окна была видна огромная черная машина, на которую налетали люди, вооруженные бейсбольными битами. План казался очень удачным, но прохладная рука Вайля, лежащая у меня на шее, удержала меня от участия в этом разрушении.

— Это не поможет.

— Ты себе представляешь, как я зла!

Он кивнул. Это был совершенно ужасный час. Ты думаешь, что твой план разворачивается под музыку военного оркестра, все подразделения занимают назначенные места в назначенные моменты, и тут вдруг кто-то хлопается на задницу, и глядь — кларнетист запутался в саксофоне.

Я только устроилась в койке, как пришел Коул с фотографией Делира Казими, домовладельца. Он выглядел почти как наш Колдун. Но с некоторыми различиями. Заостренность носа и подбородка. Пустота в глазах. Про этого человека я бы легко поверила, что он — террорист и почитатель трехглавого бога. Адрес указывал на Саудовскую Аравию, так что я вернулась к Вайлю и мы позвонили Питу с просьбой собрать материал. Пит не мог обсуждать этот вопрос без участия своих соратников из МО, и мы прервали разговор на те пятнадцать минут, которые ему нужны были на выяснение. Тем временем я позвонила Эви.

— Алло?

Ага, слез в голосе не слышно.

— Эви?

— Жас? Ты где?

— В Германии. У моей компании слияние с одной фармацевтической фирмой. И когда мне выпал случай объяснить наши способы маркетинга некоторым важным руководителям, я за него ухватилась. Дэйв в отпуске, так что я фактически сейчас все время с ним.

— Это же чудесно! Так вы помирились?

— Вполне. В смысле, мы не говорили про Джесси… — Я запнулась. Если Дэйв умрет с этой невыдернутой занозой, я всю жизнь буду об этом жалеть. Вряд ли я когда-нибудь смогу заставить его понять, что сделала то, что должна была сделать из любви к ней. Но все-таки… — Эви, мне очень жаль, что ты сейчас осталась там одна.

— Нет, со мной Тим и И-Джей. Я просто очень за тебя взволновалась, когда не могла найти.

Вот теперь уже и слезы. Кажется, каждый раз, как я звоню сестре, разговор заканчивается ее слезами. И что тут поделаешь?

— Ну, прости меня. — Нет, так это не прекратить. Попробуем с другой стороны: — Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Приезжай.

О черт.

— Не сейчас, — добавила Эви раньше, чем я придумала, что бы такое соврать. — Как только сможешь. А до того я за папой присмотрю, но есть одна вещь, для которой ты мне действительно нужна. В этом году Пасха приходится на четырнадцатое апреля, и мы с Тимом хотим в этот день окрестить И-Джей. Папа к тому времени уже поправится, я надеюсь.

Или умрет, подумали мы обе, но ни одна не сказала этого вслух.

— И мне нужно будет, — сказала моя сестра, — чтобы ты была со мной.

— Зачем?

— Ты ее крестная.

— Я?

— Ты сказала, что будешь.

— Когда?

— Когда тебе было десять! Жас, ты обещала!

Ну молодец, Эви. Только она могла запомнить обет, данный мною пятнадцать лет назад. Наверное, был дождливый день, она меня заставила играть в куклы. Сидела я возле нее, укачивая на коленке ее Бетси-С-Отрыжкой, глядя с грустью в окно на обвисшую и капающую баскетбольную сетку.

«Когда я буду большая, я буду мамой, а ты крестной», — сказала она своим милым детским голоском.

А я наверняка ответила:

«О'кей, буду».

Переложив телефон к другому уху, я подумала, как она не понимает, что за жуткий сделала выбор. Но она — моя сестра. И потому я подчинюсь ее желаниям, даже если придется скрипеть зубами, слушая гимны под бренчание пианино, посещая школьные спектакли и церемонии награждения, скрипя зубами, аж пока пломбы не выпадут.

— Конечно, обещала и помню. Это для меня честь. — И правда честь, но лучше бы им с Тимом дожить до ста лет. — Я буду, обязательно буду, и Дэйву скажу. Может, он сумеет выбраться — кто знает?

Я говорила весело, хотя слова на языке были горькими, как пепел. Быть может, нам с Эви в ближайший месяц придется хоронить двух самых близких своих родственников.

Ну уж нет. Если я могу хоть что-то для этого сделать — а видит Бог, я могу. Мы все, Парксы, сколько нас есть, там будем. Злясь на неудобные костюмы и чувствуя себя недостойными быть в родстве с Эви и ее драгоценным свертком лысой и отрыгивающей радости.

— Ты прости, мне очень стыдно, что я сразу не спросила, но как там Альберт?

— У него нога сломана в двух местах, и врачей очень тревожила его спина. Но с ней все в порядке. Он был в шлеме, слава Богу. Видела бы этот шлем… но все равно у него серьезное сотрясение, и это внушает им тревогу. Диабет тоже выздоровление не ускоряет. Но он уже несколько раз приходил в себя, и врачи выражают осторожный оптимизм.

— Как он выглядит? Она секунду подумала:

— Будто усох. Как это могло случиться? Он мне всегда казался таким огромным — как тираннозавр рекс, готовый оторвать мне голову. А сейчас — как маленький старичок. И волосы у него за последние пару дней тоже поседели.

Я машинально дернула себя за собственную поседевшую прядь и поняла, что либо надо ее покрасить, либо найти какое-то объяснение. Может быть, рассказывать всем и каждому, что таким образом я отчаянно пытаюсь привлечь к себе внимание. Как кольцо на животе, только видимое.