К нашему удивлению, в католическом храме нам разрешили фотографировать и делать киносъемки. Богослужения начинались с шести часов утра и проводились четыре раза в переполненном помещении. Это была самая большая церковь, которую я видела в Судане. Там с нами произошел забавный случай. Когда Хорст вблизи алтаря снимал, как священник дает верующим просфорки, чернокожие прихожане смотрели на моего помощника с умилением. Они приняли его за Христа. За время экспедиции он потерял двадцать килограммов, руки и ноги стали тонкими, лицо — ввалившимся, да и борода действительно придавала ему сходство с изображением Христа на иконе. Хорст перевел дыхание только, когда выбрался наружу.

Любопытно, как в Вау проходила выборная кампания. Представителям различных племен раздавали листки для голосования, на которых виднелись отпечатаные символические знаки: «крокодил», «бык», «антилопа» или даже «дерево». Местные жители знали, кому из их вождей принадлежит символ. Они делали свой выбор оттиском большого пальца. Избиратели стояли перед столом с листочками для голосования в очередях.

Нам позволили посетить и тюрьму. Там содержалось свыше 400 человек, среди которых находились и убийцы, мужчины или женщины, приговоренные к пожизненному заключению. Преступления они совершали в основном из ревности, некоторые ожидали амнистии. Смертной казни в Судане не существовало. Большинство заключенных выполняли ручную работу: женщины изготавливали поделки из соломы, мужчины занимались резьбой по слоновой кости. Нам разрешили поговорить с ними с помощью переводчика. Похоже, свою участь они воспринимали спокойно.

Через семь дней после посещения различных деревень динка мы покинули Вау. Из-за невыносимой жары я впервые немного утомилась от Африки. Мы скучали по родине, по лесам и зеленым лугам, по прохладе и по нашей кухне.

Поездка еще не закончилась. В нашей программе значилась также самая южная из провинций Судана — Экваториальная. Там, как рассказывали, во время пресловутых беспорядков дело доходило до жесточайшего кровопролития. По сравнению с Вау Джуба выглядел мертвым городом: о прошедших событиях здесь напоминало очень многое. Нас всегда сопровождали двое полицейских, и это было обязательным условием любых перемещений. За Торитом мы получили куда более мощную вооруженную охрану, и продолжать поездку пришлось в бронированном военном транспортере. Рядом ехали танки «амфибии» и армейские грузовики с вооруженными солдатами. Должна сознаться, у меня было тяжело на душе, особенно когда через несколько часов я оказалась вынуждена пересесть в небольшой танк. Мы ехали по холмистой горной местности, заросшей тропическими растениями как в джунглях. Отчетливо представлялось, насколько непросто воевать со спрятавшимся в густых зарослях врагом. Мы прибыли в Торит, к месту расположения главной ставки армии, без происшествий. Нам была оказана редкая честь — мы смогли посетить центр недавних боев.

Нас принимал совсем еще молодой армейский офицер, отвечавший на все мои вопросы с большой охотой. Мы спорили до глубокой ночи. Впервые я получила возможность услышать из первых уст о почти неразрешимых политических, этнологических и религиозных проблемах между северными и южными суданцами. Но чтобы составить полную картину, необходимо было переговорить с обеими сторонами.

Мы поразились танцу лотуко, значительно более первобытному, нежели официальные танцы в деревнях динка. Лотуко использовали большие барабаны, кожу которых постоянно подогревали горящей соломой. Лица раскрашены красной золой, в руках — копья с развевавшимися черными длинными волосами зверей на острие. Дикими прыжками и криками танцоры доводили себя до все большего и большего экстаза. Своим ритуальным действом вокруг сложенного из дров особым образом костра, они как бы пробуждали демонов, снявших оковы. Это зрелище выглядело тем более впечатляющим, что все происходящее лишь в последнюю очередь рассчитывалось на зрителей, целью было дать волю своим страстям — и освободиться от них.

Как раз когда танец закончился, мы пережили драматическую сенсацию. Радио передало из Хартума о смещении правительства. Прежнее руководство страны и его окружение были арестованы, зачинщиком путча стал офицер Джафар Нимейри. Нас как будто поразило молнией. Я испугалась. Вероятно, уже арестованы и губернаторы, и шефы полиции, которые так нас поддерживали, чьими гостями мы, собственно, и являлись. Вторая революция, пережитая мной в Судане! Меня изумило, как спокойно восприняли это сообщение офицеры, среди которых мы находились.

Комендант в Торите поспособствовал, чтобы нас незамедлительно доставили обратно в Джубу. Там я впервые пережила приступ малярии с высокой температурой и сильными болями в конечностях, но, приняв резохин, оправилась удивительно быстро и скоро встала на ноги. Полетев через два дня в Хартум, мы, к своему успокоению, увидели в аэропорту друзей и знакомых. Они еще не освоились с ситуацией. Мы с волнением слушали их рассказы. Радиоцентр, мосты и официальные здания захвачены. Повсюду стояли танки, на улицах полно военных. Самое плохое известие я получила только вечером. Сотрудник Вайстроффера, у которого мы остановились, и в этот раз сообщил, что угнали «лендровер». Наш хозяин по легкомыслию дал его опробовать предполагаемому покупателю, и с тех пор машина исчезла. Вероятно, полагал он, машина уже по ту сторону границы, в Эфиопии.

Это было уже слишком. Врач сделал мне укол с успокоительным лекарством. В подобной ситуации хаоса никакой надежды на возврат машины не оставалось. А без ее продажи у нас не хватало денег на обратную дорогу. Я впала в отчаяние.

Через несколько дней свершилось нечто невероятное. В сознании, затуманенном после лекарства, я увидела в дверях моей комнаты две фигуры: Хорста и Норы — секретаря Вайстроффера.

— Машина здесь, мы ее нашли, — услышала я чей-то голос.

Но так как я посчитала это дурной шуткой, а сама находилась в перевозбужденном состоянии, у меня случился приступ буйного помешательства. Я била все вокруг себя, укусила Нору, которая хотела меня успокоить, царапала лицо… Мне сразу же сделали укол.

Позднее мне рассказали, что произошло в действительности. Нора, решительная молодая женщина, совершила безумный поступок: увидев на главной улице города посреди бесчисленных мчащихся машин, наш «лендровер» с еще не снятой, висящей вверх ногами вывеской «Суданская экспедиция», она стала преследовать машину, перегнала ее и остановилась посередине улицы. Затем заставила перепуганного вора, оказавшегося режиссером суданского телевидения, выйти из автомобиля, передать ей ключи, отвезла свою машину в надежное место, села в нашу и умчалась. Но она сделала для нас еще больше: ей удалось удачно продать этот «лендровер», невзирая на возникшие проблемы с таможней. Так она стала нашим ангелом-спасителем.

Мы сидели в самолете, обессиленные, но счастливые. Эту полную приключений экспедицию мы выдержали, и даже смена власти не помешала нам получить в аэропорту весь багаж.

Требовался отдых. Мы решили отправиться на греческий остров. Выбрали Родос, но там, как нам показалось, слишком холодно — мы слишком долго прожили в жарком климате. В Хартуме в день нашего отъезда термометр показывал 42 градуса в тени. Оставшиеся дни отпуска мы провели на Капри. Здесь тоже было прохладно, мало кто купался, но я всегда любила этот остров за то, что там можно совершать великолепные прогулки, во время которых всегда открывается что-то новое.

Именно на Капри за день до отъезда со мной случилось несчастье: я упаковывала вещи, споткнулась о шнур от торшера и неудачно рухнула на скользкий мраморный пол, в результате — перелом плеча. На следующий день Хорст и я, с гипсом на руке, летели в Мюнхен. Мне сказали, что перелом будет срастаться в течение нескольких месяцев.

Дома в почтовом ящике лежало глубоко потрясшее меня письмо от Фридриха Майнца. Оно содержало ужасное сообщение, что многолетний процесс, который он вел против Эрвина Ляйзера и шведской «Минервы» за права на мой фильм «Триумф воли», проигран в последней инстанции.