Опрятная с Базаровой оказались умнее всех и не подписали сей документ: они понимали, что убедительность документу придадут фамилии рокеров, а не чиновников. И вот Петя Мамонов самоотверженно включился в борьбу с «употреблением спиртных напитков», Троицкий — с «антисоветским» журналом «Ухо», который сам же издавал, а бывший барабанщик распавшейся в конце 86-го года группы ДК Жариков — с «подпольными концертами». Жариков тогда с горя вступил одновременно в лабораторию и в «Память». И продолжал от имени несуществующей группы ДК давать интервью о благородных целях «Памяти» доверчивым иностранцам[43]. Сомневаюсь, чтобы в НМЦ слышали про «амальгаму» (способ организации процессов, заимствованный А. Вышинским из опыта французского Революционного Трибунала, когда на одну скамью подсудимых сажают реальных политических противников и заведомо посторонних людей, весьма несимпатичных для публики). Но список «врагов» был парадоксальным образом пополнен именами Д. Шавырина из «Московского комсомольца» и М. Сигалова их «Клуба и художественной самодеятельности», который когда-то действительно сотрудничал в «Ухе», как и Троицкий, но не имел никакого отношения ни к «Урлайту», ни тем более к наркобизнесу. Попал в «поминальник» и А. Градский.

В последний момент сочинители испугались и вымарали Александра Борисовича замазкой «Штрих». Впрочем, они были вовсе не так глупы, как следовало из орфографии («бешенная злоба», «концерты на билетах лаборатории» etc). Еще годом раньше поступление в «дорогие органы» такого документа неизбежно привело бы упомянутых в нем k~dei туда, где они уже никому не смогли бы помешать. Конечно, в 87-ом климат изменился — но и при оттепели многим ли рисковали стукачи? Ведь если допустить, что где-то в кабинете обвиняемым дадут ознакомиться с документом, даже переписать его, каждый из подписавших донос потом смело может утверждать, что он лично ничего не подписывал, а кто говорит, что видел его подпись, тот сводит личные счеты. Где доказательства? Где факсимиле? Именно так до сих пор и пишет Троицкий в замечательно правдивой книге «Rack in the USSR»: «Рок-лаборатория ответила на провокацию истеричным письмом в газеты и инстанции — и пошла междоусобица»[44]. Когда-то цари писали о себе во множественном числе: «Мы, Николай II». Но в третьем лице о себе: «она ответила» — это уже завоевание советской журналистики. Что же касается «инстанций», то в «Советскую культуру» сразу же обратился с оригиналом в руках лично зав. сектором горкома партии и в лучших традициях запретил печатать что- либо, выходящее из-под пера вашего покорного слуги. На фельетоне «Бюрократиада» я мог поставить крест. Дальнейшие события развивались следующим образом. Помощников Дубовицкого Свету Скрипниченко и еще одного парня из Калининского Молодежного центра, пригласил для дружеской беседы капитан ГБ, объяснивший им, что люберы — патриотическое молодежное движение, а концерты надо проводить через лабораторию. Света поняла все сразу, навсегда и как раз в обратном направлении: она стала замечательным менеджером. Выступление ЦЕМЕНТА в ДК «Каучук» под угрозой увольнения директора с должности запретили за пять минут до выхода музыкантов на сцену. Что произошло с КАРТИНКАМИ, вы уже знаете. Небольшой зал в Измайлово, где выступали НИИ КОСМЕТИКИ с группой НАТЕ, был окружен люберами вперемешку с милицией; это был последний откровенный «винт» на концерте, ленинградцы бежали через подсобку после того как Слава подобно Самсону выломал решетку в окне — словно в кино они уходили по глубокому снегу, провожаемые трелью милицейских свистков. У москвичей описали аппаратуру и долго допрашивали в ОБХСС, цитируя все тот же литературный памятник (донос). Наконец, в ЦК комсомола нашелся Борис Земцов, который написал по его мотивам художественное произведение из жизни антисоветчиков — «Чтиво из подворотни», а Ю. Филинов, исправив часть ошибок (хотя фамилия Кинчева так и осталась написанной неправильно), напечатал «Чтиво…» в «Комсомолке»[45].

Итак, войну на официальном уровне реформаторы проиграли по всем стаьям. Больнее было другое — что «Общее собрание музыкантов рок-лаборатории» торжественно и единодушно утвердило решение начальства об исключении группы НИИ КОСМЕТИКИ из «дружных рядов» за «клевету на уважаемых руководителей» и «низкий художественный уровень». Кажется, возражал один только «Хэнк» из ЧУДА-ЮДА по старой дружбе с Мефодием.

— Хватит метать бисер перед свиньями, — заявила Комета. — Если в Москве не осталось рокеров, займемся импортом…

Но прежде чем перейти к импорту и следующей главе, хотелось бы несколько развеять печальное настроение предыдущей. В редакции «Советской культуры» нашелся честный человек, сейчас я могу назвать его имя — Виталий Потапов — который вынес оригинал лабораторного доноса как раз на те несколько часов, которых хватило, чтобы снять с него факсимильные копии. В тот же вечер Градский приступил к разбору с одним из соавторов литпамятника: «Ты, сволочь, знаешь, как это называется?» — после чего несчастный выдал разгневанному патриарху cоветского рока расписку, что «отказывается от подписи».

Неужто при перестройке политический донос становится таким же no`qml оружием, как деревянная пушка африканских повстанцев: то ли в чужих выстрелит, то ли своих разорвет?

Если оставить в стороне тягостные московские наблюдения и решить, что нечего, мол, и ожидать от столицы бюрократов и путан — то можно было поверить в рок-революцию в более широком масштабе: гигантская пружина, долгие годы стиснутая подпольем, выпрямилась, расплескивая гнилое эстрадное болото и вынося на счет Божий благородные лица и неожиданные таланты. В марте в ленинградском Дворце молодежи состоялись концерты, приуроченные к встрече волков с овцами: рокеров и Пленума Союза композиторов РСФСР.

…На сцене стояли, практически не двигаясь, герои средневековой поэмы о несчастной любви трубадура. Люди в черных одеждах — слишком изысканных, чтобы назвать их военными, и слишком строгих для артистов. Орденский крест блестел на груди командора — Вячеслава Бутусова. НАУТИЛУС на сцене — это не шоу, а архитектура, театр застывших форм: от первых слов «Разлуки» — «Разлука ты, разлука, чужая сторона, никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля…» до рокочущих громом цепей в «Скованных», Бутусов управлял эмоциями как Мастер, не нуждающийся во внешних эффектах, ужимках и прыжках: интонацией, взглядом, паузой.

Творческий тандем Бутусова и Кормильцева — одна из тех загадок, которые судьба подбрасывает высоколобым аналитикам, чтобы показать, насколько искусство не поверяется логикой. Но преуменьшать заслуги других музыкантов в создании феномена НАУТИЛУС—87 не стоит. Это они: басист Дмитрий Умецкий, саксофонист Алексей Могилевский, самый молодой 19-летний Альберт Потапкин (ударные), Алексей Хоменко и Виктор Комаров (клавишные) создали такое ювелирное совершенство, которое считалось в принципе недостижимым в советских условиях всеобщей «халявы» и непрофессионализма. Разговоры в музыкальной среде столиц о том, что музыка НАУТИЛУСА ПОМПИЛИУСА отдает-де «эстрадой», а то и «рестораном», подпитывались из нечистого источника зависти. Тогда любому мастеру, в совершенстве владеющему искусством — место в ресторане. Через полгода эстонский критик Н. Мейнерт назовет НАУТИЛУС самой безысходной группой по сравнению даже с ТЕЛЕВИЗОРОМ: у того есть ненависть к конкретным врагам, и уже в этом — отблеск надежды. Наверное, он прав (хотя Борзыкин не так уж прост и прямолинеен а Бутусов, если судить по блестящим ироничным иллюстрациям к песням НАУ, опубликованным им в прошлом году[46], тоже воспринимает философию своей группы неоднозначнo). Всех той весной задело пророчество Кормильцева о скорой бесславной гибели рок- движения в нашей стране, поскольку 90 % в нем составляют тусовшики, не обремененные ни культурой, ни чувством собственного достоинства[47]. Мы, конечно, понимали, что в роке, как и в любом «модном» деле изобилуют шакалы, но гордость (за которую «платят втройне») не позволяла принимать их всерьез.