Вчера вечером мы с Ниной были в городском парке на симфоническом концерте. Слушали светлую незнакомую мелодию, смотрели друг на друга, и нам казалось: эта песня без слов о нашей любви. Еще месяца не прошло с нашей свадьбы. После концерта мы бродили в парке до полуночи, переполненные беспредельной радостью. Хмелея от нее, я чувствовал, что смогу достать с неба любую звезду и положить ее на горячие Нинушкины руки. Как цветок. А мелодия все пела и пела в нас, обещая долгое счастье…

И вот теперь этот рыжий, с гнусной ухмылкой, шел по нашей земле, топча мое счастье, и я даже не знал, где сейчас в пылающем городе моя Нина, жива ли, что будет с ней завтра.

Я взял рыжего на прицел. Фашисты подходили все ближе, а Андрей Яковлевич по-прежнему молчал. Нас немцы не видели и, судя по их веселым голосам, даже не подозревали, что встретят сопротивление на пути к вокзалу.

Когда наконец по знаку Воробьева грянули наши залпы, заговорили пулеметы, немало фашистов осталось лежать на путях, и мой рыжий тоже. Оставшиеся в живых кинулись врассыпную под защиту товарных вагонов.

Разгоряченные первым успехом, мы с нетерпением ждали, когда фашисты покажутся вновь, но они затаились.

Что-что, а стрелять мы умели. Спрос за стрельбу был очень строгим. Скидок не делалось никому. Даже для единственной женщины в отделе, веселой, отзывчивой, не по-женски смелой Татьяны Фомичевой. Впрочем, ей скидка была ни к чему — она стреляла отлично. Теперь, вступив в настоящее сражение, мы с особой силой поняли, что искусное владение оружием удесятеряло силы.

Немцы неожиданно вынырнули из-за вагонов и бросились к мосту. Прицельный огонь снова заставил их отступить за состав. Они не высовывали носа до тех пор, пока над нами не закружил немецкий самолет. Он сделал несколько заходов на бреющем полете, поливая нас огнем из пулеметов. Воспользовавшись этим, гитлеровцы опять хлынули к насыпи, надеясь обойти нас с фланга. Разгадав их маневр, Воробьев приказал отходить и занять вторую линию обороны возле вокзала. Продолжая строчить из пулемета, он прикрыл отход и вскоре присоединился к нам.

У вокзала он дал команду укрыться за посадочными площадками. Лучше этой позиции для обороны найти было трудно. От вокзала к нам кинулись военнослужащие, железнодорожники, которых мы тут же снабдили оружием. Они устроились рядом с нами.

Шел восьмой час утра…

Немцы появились с южной стороны. Но теперь они шли крадучись, стараясь подобраться к вокзалу незаметно, под защитой стоявших на путях вагонов. Скрытые за посадочными площадками, мы молчали. Перрон и платформы были пустынны. Фашисты осмелели, пошли в рост. Мы подпустили их совсем близко и по команде Воробьева стали стрелять почти в упор. Били наверняка. Немцы залегли, пустили в ход гранаты. А у нас их не было совсем.

Рядом со мной тяжело осел на землю Федя Стацюк. Когда я смог обернуться к нему, он был уже мертв. Вслед за ним опрокинулся на рельсы Петя Довженюк.

Немцы снова полезли под бешеный вой своих автоматов. Наш огонь заставил их отступить. И опять на нас обрушился огневой шквал. Пули звонко цокали, ударяясь о платформу, засыпая нас асфальтной крошкой. Вдруг я увидел, как медленно, не выпуская из рук винтовки, сполз на рельсы и затих Андрюша Головко, у которого всего неделю назад мы весело гуляли на свадьбе. Неподалеку от меня, вскрикнув, схватился за живот Леня Жук. Я словно оцепенел и, хотя фашисты снова зашевелились, не мог отвести глаз от гимнастерки, которая быстро набухала кровью.

Вокруг бушевал такой огневой шквал, что нельзя было поднять головы. Нас становилось все меньше. Но каждая новая попытка немцев прорваться к вокзалу по-прежнему встречалась прицельным огнем.

С Граевской стороны вокзала тоже доносилась частая стрельба. Там после боя на Ковельском мосту сражалась группа Холодова. Мы с нетерпением ждали подмоги со стороны крепости, но ее почему-то не было…

Возле меня, привалившись к краю площадки, стоял Антон Васильевич Кулеша. Стрелял он без суеты, неторопливо, основательно целясь, как обычно на стрельбище. Будто и не замечал того, что творилось вокруг.

Воробьев со Швыревым несколько раз перетаскивали свои пулеметы. В их сторону фашисты бросали гранаты особенно усердно. Лицо у Андрея Яковлевича почернело, но он не выпускал гашетки из рук. Возле раненых, не обращая внимания на пули, хлопотала наша Танюша Фомичева и пожилая женщина, уборщица пассажирского зала. Бинты из нашей аптечки скоро кончились, и Танюша, сбегав на вокзал, начала перевязывать раны полосками чего-то ослепительно белого с кружевами.

— Танюш, уйди от греха, — попросил ее Кулеша. — Ведь дитя под сердцем носишь. Не ровен час…

Но та только рукой махнула.

Над нами низко пролетел вражеский самолет, поливая пулеметными очередями. Танюша, пригнувшись, побежала искать транспорт для отправки тяжелораненых в больницу. Дело в такой обстановке совершенно безнадежное. Но только не для Тани, которая могла что и когда угодно достать хоть из-под земли.

Наступило затишье. Гитлеровцы куда-то пропали.

— Жрать пошли, сволочи, — хрипло бросил кто-то.

Нам было не до еды. Только нестерпимо хотелось пить. Воспользовавшись короткой передышкой, наши лучшие спортсмены Саша Селиверстов и Миша Козловский кинулись на вокзал за водой. Вернулись очень скоро с тремя ведрами воды. Мы выпили ее залпом.

Появилась Татьяна. Глаза ее озорно блестели: она сумела-таки найти подводу, служившую для перевозки мусора на вокзале, и помогла добраться до нее тяжело раненным Григорию Афанасьевичу Ефремову, Лене Жуку, Дмитрию Анатольевичу Сидорчуку. Вместе с Ефремовым послала записку главврачу железнодорожной больницы Григорьеву с отчаянной просьбой забрать остальных раненых. И вскоре тот прислал машину «скорой помощи», на которой мы отправили еще несколько человек, в том числе раненых военнослужащих, сражавшихся с нами рядом.

Снова загремели залпы.

— Татьяна Николаевна! — крикнул Воробьев.

Она подошла.

— Немедленно отправляйтесь домой! — И видя, как упрямо сдвинулись ее брови, добавил: — Это приказ. Вы сделали что могли, даже больше. Идите!

За вагонами замелькали серо-зеленые френчи. Фашистов стало еще больше.

Забросав нас гранатами, они пошли в атаку, непрерывно строча из автоматов. И снова наш ответный огонь заставил их залечь. Но это стоило нам огромного напряжения. Был убит один из самых любимых наших товарищей, коммунист, редкой души человек Константин Иванович Трапезников, старший оперуполномоченный нашего отделения. Скончался на наших глазах от ранения в живот комсомолец Андрей Поздняков. Тяжело были ранены несколько военнослужащих, железнодорожников.

Немцы, не давая нам прийти в себя, снова ринулись в атаку. И вдруг пулемет Воробьева захлебнулся. Я испуганно обернулся и облегченно перевел дух: Андрей Яковлевич был жив, он косил врага из автомата — кончились пулеметные диски.

Потеряв счет времени, мы стреляли из последних сил. Хотелось передохнуть, полежать в спасительной темноте, вытянув натруженные руки. Но солнце по-прежнему плавилось высоко в небе. По земле шел самый длинный день года. Самый длинный в моей жизни. В жизни моих товарищей…

Более полусуток горстка работников линейного отдела милиции на ст. Брест вместе с железнодорожниками, солдатами и офицерами, оказавшимися на вокзале, сдерживали натиск многократно превосходящих сил гитлеровцев. Слабо вооруженные, без артиллерийской поддержки и подкреплений, они отбивали одну атаку фашистов за другой. Уже в первые часы Великой Отечественной войны враг почувствовал силу духа и несгибаемость характера советских людей.

Немногие из мужественных защитников Брестского вокзала остались в живых. Но подвиг их не забыт. Их мужество и героизм остались навеки в памяти народной.

1942 год…

В последние дни апреля в Москве было сыро и холодно. Шел тяжелый сорок второй год…