Тематический диапазон художественного творчества К. К. Гершельмана весьма широк: религиозные образы и апокалиптические мотивы («Апокалиптические всадники», 1928; Эстонский художественный музей), своеобразный ориентализм, углубление в мир индийской мифологии и пластического языка, сказочные сюжеты («Сказка о царе Салтане»), эскизы декораций для театра (оперы «Лакме» Л. Делиба в постановке театра «Эстония», 1930, и «Демон» А. Рубинштейна, 1933), эскизы костюмов, удивительная серия рисунков, вдохновленных фильмом Фрица Ланга «Метрополь» (1927), книжные иллюстрации и др. Между поэзией и акварелями, как и графикой К. К. Гершельман. без сомнения, есть внутренняя связь, черты сходства, но есть и существенные различия. Если в своих стихах Гершельман стремился к «прекрасной ясности», лаконизму, то в своих рисунках-гуашах он чуждается изощренной детализированности, яркой декоративности, совершенно не свойственных его словесному творчеству. Хотя работы К. К. Гершельмана и его супруги Е. Б. Розендорф-Гершельман неоднократно демонстрировались на их мемориальных выставках в Мюнхене (1989), Франкентале, Дюссельдорфе (1990), Хюнфельде (1998)[88] и Таллинне (2004), но тем не менее они почти незнакомы русским любителям изобразительного искусства. Им, как и русским читателям, предстоит еще приятная возможность ближе познакомиться с творческим наследием многоликого Карла Карловича Гершельмана. СТИХОТВОРЕНИЯ Расстрел. Из гражданской войны[89] Бай — бай — бай, мой маленький, Бай — бай — бай, мой светик, Под белою берёзкою Расстрелянный кадетик. Вчера сквозь дождь назойливый Месил он грязь ногами С пехотною винтовкою За детскими плечами. А ночью были выстрелы, Тревога, суматоха, И кто-то громко вскрикивал, И кто-то тихо охал. И чьи-то руки взрослые Его держали сзади. И плакал он, растерянный, «Пустите, Бога ради». Когда ж заря несмелая Затеплилась в туманах, Продрогший шел он по полю В одних кальсонах рваных. Собаки где-то лаяли За отдалённым садом. Красноармеец заспанный, Зевая, плёлся рядом. «Приказано расстреливать. Ну, что ж, и это дело». Над горизонтом розовым Всё небо розовело. «Ты, что ж, в пехоте мучался? В пехоте дело скверно. В бой ходи, как нанятый, Ухлопают, наверно. А день-то будет чистенький, Вот небо — золотое. К весне погодка движется. Эх, не было бы боя…». Солдат окурок выплюнул. «Ну, что же, становися». По горизонту алому Огни, огни лилися. Вставал, пылая гривою, Лик солнца красно-медный. Под мокрою берёзкою Он стал прозябший, бледный. Втянул он в плечи голову, Согнул покорно спину. Красноармеец дернулся Затвором карабина. И вот в затылок стриженый Легко уперлось дуло. И что-то сзади вспыхнуло, Ударило, рвануло. С улыбкою застенчивой Без крика и без стона, Он лег под мокрым деревом В нештопанных кальсонах. Заснул в калачик согнутый, Расстрелянный кадетик. Бай — бай — бай, мой маленький, Бай — бай — бай, мой светик. «Мы к этому дому, и к этой постели…»[90] Мы к этому дому, и к этой постели, И к этому миру привыкнуть успели. А было — ведь было! — совсем по-иному: Ни этого мира, ни этого дома, И было чернее, но чище и шире В том странно-забытом, дожизненном мире. Боимся мы смерти, грустим о потере, И всё же влечемся к таинственной двери, И всё же тоскуем о странной отчизне, О странно-забытой, дожизненной жизни… Но дверь отворилась, взошли на крыльцо, Нам черное чистое дышит в лицо. «Не напрасно загорелось золотое…»[91] Не напрасно загорелось золотое, Золотое, что мы жизнью называем: Эти сосны, освеженные зарею, Это облако с порозовевшим краем. Эти ведра у колодца, с легким плеском, С мягким плеском рассыпающие воду, Гул трамвая за соседним перелеском, Отдаленный перезвон по небосводу. Из-за четкого вечернего покоя, Из-за тучки над колодцем тонкошеим, Из-за жизни наплывает золотое, Золотое, что назвать мы не умеем. «Я почему-то должен рассказать о том…»[92] Я почему-то должен рассказать о том, Что за окном — хорошая погода, Что светло-сер сегодня за окном Покатый купол небосвода. Что косо освещен соседний дом, На крыше кот уселся рыжий. Мне почему-то надо рассказать о том, Что я живу и крышу эту вижу. «Этот мир, где Пушкин и Шекспир…»[93] Этот мир, где Пушкин и Шекспир, Где зубная боль и поцелуи, Где сижу я, удивленный, и слежу я, Этот странный, этот четкий мир… Сам в себе, как в театральной ложе, С каждым днем внимательней и строже, Я слежу. — Сравнительно большой Проплывает мир передо мной. Проплывает отрочеством дальним (Лодка над рекою и купальня), Проплывает поцелуем у ворот (Очень близкая щека и рот), И войною девятнадцатого года (На рассвете — рокот пушек по шоссе), Папиросою ночного перехода, Конской гривою в росе. Проплывает этим садом и окном, Лампою над письменным столом, Этим стулом проплывает, торжествуя, Где сижу я, удивленный, и слежу я. Сам в себе, как в ложе театральной, С каждым днем и строже и печальней, С каждым днем и чище и нежней, — Из прозрачной глубины моей. вернуться Имеются и печатные каталоги этих выставок. вернуться Расстрел. Из гражданской войны. Публикуется впервые по рукописи, хранящейся в архиве К. К. Гершельмана. вернуться «Мы к этому дому, и к этой постели…». Вторая, более поздняя редакций произведения. Печатается по тексту: Новый журнал (Нью-Йорк). 1952. Кн. XXXI. С. 315. Ранняя редакция, опубликованная в газете «Таллинский русский голос» (1932. 18 дек. № 6. С. 5): Думы… Мы к этому дому, к своей колыбели, И к этому миру привыкнуть успели. Но было — ведь было! — совсем по-иному: Ни этого мира, ни этого дома. И было чернее, но проще и шире В том странно-забытом дожизненном мире. Припомнить! Проникнуть! В безвестность — за краем, А впрочем, вернемся. Вернемся — узнаем. В архиве К.К. Гершельмана имеется другой вариант второй редакции стихотворения. На основе текста, сохранившегося в записной книжке русской поэтессы из Хельсинки (Гельсингфорса) Веры Булич, хорошей знакомой Гершельмана, он напечатан в издании: Occasional Papers in Slavic Languages and Literature. Vol. 2. 1986. С. 140 (далее сокращенно: SLL, без указания, что все эти тексты из записной книжки В. С. Булич). Первая строка четвертого двустишия в этом варианте звучит: Боимся мы смерти, в бессмертье — не веря. Первая строка пятого двустишия: И все же грустим о забытой отчизне. И первая, и вторая редакции стихотворения неоднократно перепечатывались: Чтец-декламатор. Нью-Йорк: Изд-во Мартьянова. Б. г. С. 82; Радуга (Таллинн). 1993. № 9. С. 25: Русская эмиграция и русские писатели Эстонии 1918–1940 гг. Антология / Сост., вступит, статья, биограф, справки и коммент. проф. С. Г. Исакова. Таллинн: KPD. 2002. С. 167. вернуться «Не напрасно загорелось золотое…» Вторая редакция стихотворения. Печатается по тексту: Грани. 1953. № 2. С. 55. Ранняя редакция, опубликованная в газете «Таллинский русский голос» (1934. 27 янв. № 64. С. 3; подписана — К. Г.): Не напрасно загорелось золотое, Золотое, что зовется жизнью. Это сосны, зааленные зарею, Это небо в предзакатной тризне. У колодца — эти ведра, с тихим плеском, С мягким плеском рассыпающие воду, Гул трамвая за соседним перелеском, Похоронный перезвон по небосводу. — Не напрасно. Из вечернего покоя, Из-за сосен, из-за тучки над сараем, Из-за жизни — наплывает золотое, Золотое, что зовется раем. Перепечатки: SLL. С. 141; Вернуться в Россию — стихами… 200 поэтов эмиграции: Антология / Сост., авт. предисл., коммент. и биогр. сведений В. Крейд. М.: Республика, 1995. С. 154; Русская эмиграция и русские писатели Эстонии 1918–1940. С. 167. вернуться «Я почему-то должен рассказать о том…» Печатается по тексту первопубликации: Новь. Сб. 6. 1934. С. 12. Позже К. К. Гершельман внес одно небольшое исправление в текст — во вторую строку стихотворения; Что за окном сегодня ясная погода; (Russian Language Journal. Vol. XXXVI. 1982. Nr. 123–124. С. 216; далее сокращенно: RLJ. 1982 — с указанием страницы). Другие публикации: Радуга. 1993. № 9. С. 25; Русская эмиграция и русские писатели Эстонии 1918–1940. С. 167–168. Перевод (дословный) на английский язык: Pachmuss, Temira. Russian Literature in the Baltic between the World Wars. Columbus, Ohio. 1988. P. 148. вернуться «Этот мир, где Пушкин и Шекспир…» Печатается по тексту первопубликации: Новь. Сб. 6. 1934. С. 12–13. При последующих публикациях в текст внесено исправление в последней строке третьей строфы: (Очень близкая щека и рот). Другие публикации: Новый журнал. 1952. Кн. XXXI. С. 314; На Западе. Антология русской зарубежной поэзии/Сост. Ю. П. Иваск. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова. 1953. С. 278; SLL. С. 139–140: «Мы жили тогда на планете другой…». Антология поэзии русского зарубежья. 1920–1990. Кн. 2. М.: Моск. рабочий. 1994. С. 233; Радуга. 1993. № 9. С. 25; Русская эмиграция и русские писатели Эстонии 1918–1940. С. 168. |
