6. Если верой в выздоровление больной может фактически себя исцелить, то верой в божественность своих сил человек может создать эти силы, — силы, достаточные, чтобы сдвинуть с места гору или воскресить мертвого. В вере есть творческий элемент: это воля не только желающая, но и создающая желаемое. Вера — воля к достижению желаемого, плюс уверенность в его достижимости; это желание человека, соединенное с уверенностью в ответном желании Бога; совместное желание человека и Бога. Вера — воля, санкционированная совестью, воля, которую человек чувствует необходимой и святой, его высшая (по глубине, напряжению и моральной чистоте) воля.
7. В вере происходит искомое соединение человеческой воли с Божественной. Своей человеческой волей Христос ужасался и сопротивлялся смерти («да минует Меня чаша сия»), но своей Божественной волей он хотел ее, знал, что Отец, посылающий Его на распятие, прав, что распятие нужно («не Моя воля, но Твоя да будет»). Такое же слияние воль происходит и при сотворении чуда. Еще до того, как сотворить чудо, Христос без тени сомнения знал, что оно возможно. При воскрешении Лазаря он сперва обращается к Богу: «Отче, благодарю тебя, что Ты услышал Меня», — и уже потом взывает «громким голосом: Лазарь! Иди вси». В акте веры человеческая воля одновременно и утверждает, и стимулирует разряд Божественной воли.
8. Человеческий глаз, отделенный от тела, лежащий на операционном столе, отвратителен, на лице человека как его живая часть он прекрасен. Красота — это осмысленность части по отношению к целому, гармония части с целым. В эстетическом созерцании мы замечаем эту гармонию, предугадываем смысл в созерцаемом объекте (в строении человеческого тела, здания, ландшафта). Радость эстетического созерцания — в совпадении ожидаемого с осуществленным, моего желания с желанием строющей мир силы (природы, Бога), в совпадении наших воль и наших целей.
Подобно этому и радость Царства Божьего состоит в предчувствии мирового смысла, просвечивающего сквозь временную бессмыслицу и несовершенство мира. Чутьем нашей веры мы предугадываем мировую гармонию и нашу собственную созвучность с нею. Царство Божие внутри нас — предвосхищение Царства Божьего вне нас; Царство Божие вне нас — осуществление Царства Божьего внутри нас.
9. Соединение с Богом, вступление в Царство Божие делает самого человека божественным — бессмертным, всемогущим, всеблагим, всеблаженным.
Бессмертие Царства Божьего — чувство абсолютной неуничтожимости всего совершающегося, не только нас самих, но и окружающего нас мира, каждого мгновения жизни, неизменное присутствие вчерашнего дня в сегодняшнем.
Всемогущество каждого вошедшего в Царство Божие — присутствие в сегодняшнем дне не только вчерашнего, но и завтрашнего дня, предрешенность будущего в нашей теперешней воле к нему; творческая, созидающая сила веры.
Всеблагость — чувство общности цели; единение со всем существующим в чувстве любви, которая во всех нас хочет одного и того же: полноты жизни для себя и для всего существующего.
Всеблаженство — субъективная, внутренняя сторона всеблагости, радость этой любви. Радость не только получающего, но и дарящего; блаженное соединение двух влюбленных, в котором оба счастливы: и целующий, и тот, кого целуют.
Бог, мир и я[162]
Бог — внутренняя активность, как пружина, распирающая мир и разворачивающая его в бесконечность.
Бог — атом, который, бессчетно повторяя самого себя, создает мир.
Мир — дерево, я — его ветвь, Бог — семя, из которого разрастается и дерево, и все его ветви. Путь к семени из любой точки дерева одинаково короток: сама эта точка уже и есть разросшееся семя.
Мир — растущий Бог, Бог — то, что растет миром.
Мир больше Бога, потому что мир — разросшийся Бог. Мир меньше Бога, потому что мир — только одно из разрешений растущего Бога.
Вся жизнь мира — от силы тяготения до человеческого желания — только порождение и усложнение необъятной жизненной жадности Бога.
Среди бесчисленных отношений — Бога к вещам и вещей между собою — одно только важно: отношение между Богом и мной. Все остальное — только бесконечное повторение этого одного основного отношения.
Чтобы постичь суть, химический состав вещества, требуется не механическое погружение в его глубину, а химический анализ любой, хотя бы поверхностной его точки.
Божественны не только корни жизни — природа, подсознание, мир, но и ее вершина — сознание, человек.
Когда органическая клетка делится, размножаясь, на две, в какой из них остается ее «я»? Каждая из новых клеток есть прямое продолжение первоначальной. Разрастаясь в мир, Бог делится подобно органической клетке, в каждой своей части оставаясь равным самому себе.
Я есмь та самая Первопричина, которая некогда породила из себя вселенную.
Бог, вечность, жизнь? Это я, сидящий здесь за столом.
Каждая ветвь равноправна другим ветвям и равноправна стволу. Ствол — только толстая ветвь. Я отделился от мира? Но ведь с равным правом можно сказать, что и мир отделился от меня.
Бог — центр, мир — поверхность шара. Я — один из радиусов этого шара. Своей глубиной я упираюсь в центр мироздания, своей вершиной — в это тело, в кончики его ногтей и волос.
Я — часовая стрелка. Моя ось неизменно покоится в вечности, мое острие неутомимо движется сквозь время вперед.
Истинный поэт пишет стихи своей собственной кровью. Бог создал мир не из хаоса, не из ничего — Бог создал мир из самого себя.
Сотворив мир, Бог целиком излился в него. Мир одинок в вечности, как одинок в ней сам Бог. Мы продолжаем строить то, что было начато в день миротворения Богом.
Вся тяжесть миротворения на наших слабых плечах. Какая покинутость, какая ответственность и какая свобода!
Самое трудное и самое решающее — почувствовать единственную опору в собственной глубине, не иметь внешней опоры и в ней не нуждаться. — Быть, как звезда в междупланетном пространстве: единственная опора — собственный центр тяжести.
Сладок или ужасен этот полет в пустое, это парение над безднами? Все зависит от того, чем мы хотим быть: растением или птицей.
Сам по себе мир не хорош и не плох. Это мы делаем его хорошим или плохим, освещая его, как прожектором, избытком собственного света или затемняя его своей тенью.
По мере того, как разгорается зажженный Богом пожар, сам Бог проступает в его лучах все ярче и ярче.
Мир — океан, Бог — вода, из которой этот океан построен. Океан –
весь из воды и все-таки не тождествен воде. Мир и Бог несоизмеримы, как несоизмеримы океан и вода.
Химическая молекула — вода, океан — вода, каждая его капля — тоже вода. Бог в себе самом, в мире и во мне — один и тот же; и все-таки все мы разные.
Я — капля воды. Как «капля» я — часть мирового океана. Как «вода» — его основание.
Почему мы видим мир, но не видим Бога? Потому что Бог и есть то, что смотрит из нас на мир.
Бог не впереди нас, а позади. Бог — наш собственный спинной хребет, основание, на котором мы все воздвигнуты.
Я не могу увидеть Бога, как не могу увидеть собственной спины и затылка.
Бог — сияющая точка позади меня. Благодаря ее свету впереди меня образуется огромная тень, своими контурами напоминающая меня самого, но в миллионы раз меня увеличивающая. Тень эта — мир.
Я — глаз Бога. Глаз видит все, за исключением лица того, кому он принадлежит.
Бог светит сквозь всех нас одновременно, как солнце сквозь трещины ставен. Раздробляясь на множество лучей, он остается в каждом из нас все тем же единственным солнцем.
Каждый из нас — только обнаружение чего-то неизмеримо большего, чем он сам. Но будучи обнаружением, он тем самым есть и то, что в этом обнаружении обнаруживается. Вода, закругляясь в каплю, не перестает от этого быть водой. Бог, становясь человеком, не перестает от этого быть Богом.
