Беспалов встал и покорно пошел за ним.
А вот сейчас точно так же шел рядом с ним Умнов.
Заказ
Мелихов шумно вздохнул и оглядел сидящих перед ним воспитанников. По его лицу каждый из них почувствовал, что в коммуне произошло что-то необычное.
— Нам, колонии вчерашних воров, — начал он медленно, опустив глаза и сдвинув брови. — Нам, колонии вчерашних воров, — повторил он, — нам было оказано величайшее доверие. Красная армия дала нам заказ. Как мы ответили на эту большую и пока еще незаслуженную честь? Может быть, поднатужась, мы выполнили заказ раньше срока? Или блеснули перед заказчиком сапогами исключительного качества? Нет, мы не оправдали оказанного нам доверия. Мало того: мы допустили преступление. Мы обворовали Красную армию, — Мелихов стукнул ладонью по столу. — Из кладовой украдено пять пар заготовок.
В комнате наступила тишина. Было слышно, как шумели за окнами деревья, покачиваясь на ветру.
Мелихов медленно переводил взгляд с одного воспитанника на другого. Недалеко, почти напротив него, сидел Умнов. Он сидел красный, насупленный, видимо, нервничал. Мелихов внимательно посмотрел на него. Умнов низко опустил голову.
— Ну? — произнес Мелихов. — Кто скажет?
С задних рядов сорвался Дединов. Сощурив голубые холодные глаза, он крикнул резким голосом:
— Какой гад смеет позорить коммуну? Дайте мне, я его уничтожу!
Под ребятами заскрипели скамьи и табуретки. Мелихов ожидал от них вспышки гнева. Но никто не встал и не поддержал Дединова. Выкрик его прозвучал, как выкрик плохого актера со сцены.
Стало понятно, что сейчас правды не добьешься.
Мелихов встал,
— Мне все ясно, товарищи! Кто взял, тот придет ко мне. Можете расходиться. — Мелихов ушел.
Через несколько минут он из окна своей комнаты наблюдал следующую сцену.
Сначала к лесу прошел Умнов. Потом, озираясь, последовал за ним Дединов. Почиталов бродил, видимо, поджидая кого-то. Увидя Дединова, он сразу направился к нему, и они вместе, о чем-то оживленно разговаривая, скрылись в лесу. «Опытные воры так не сделали бы», усмехнулся Федор Григорьевич.
Умнов из леса пошел прямо к Мелихову. Он взялся за скобку двери и в нерешительности простоял так минуты две.
— Входи, Саша, я знал, что ты придешь.
Умнов вошел, стараясь не смотреть на Мелихова.
— Я, Саша, знаю, кто украл заготовки, — печально сказал Федор Григорьевич.
— Кто?
— Ты и еще…
— Кто еще?
— Еще Дединов и…
— За себя скажу, а за них не знаю, — процедил сквозь зубы Умнов.
— Пригрозили, значит, — не удивляясь, сказал Мелихов.
Умнов не понимал, как можно говорить с ним так ласково после того, в чем он сознался.
«Это напоследок, — думалось Умнову, — перед отправкой в тюрьму».
— Ну иди, — отпустил его Федор Григорьевич и, когда Умнов был в дверях, деловито распорядился:
— Пошли ко мне сейчас Дединова.
С Дединовым Мелихов разговаривал с полчаса.
По уверениям Дединова крал заготовки из кладовой Умнов. Почиталов стоял «на стреме», а Дединов только сбывал.
Мелихов не рассказывал болшевцам признаний ребят. В дни, когда бродяжий бог — Балдоха все настойчивее шатается по всем углам коммуны, нашептывая ребятам удивительные истории об удивительных краях, нужна осторожность. Может быть, достаточно одного незначительного толчка, чтобы вся коммуна рухнула и разбежалась.
Яростно наступает солнце на потеплевшую землю, настойчиво поднимается к солнцу трава, кудрявятся березы, ели и сосны выгоняют длинные бледно-зеленые побеги. На рассвете в парке отчаянно щелкают соловьи, зазывно кукуют кукушки. Воспитатели работают и днем и ночью, в мастерских, в общежитиях и на общих собраниях, толкуя с ребятами о заказах, о том, как важно выполнить их, помочь государству, и какой позор и бесчестие падут на коммуну, если заказы не будут выполнены в срок. Ходит по коммуне бродяжий бог — Балдоха, топчет ногами и заказы, и честь коммуны, и каждого коммунара. Нелегко добиться победы на избранном коммуной пути. Так думал Мелихов.
А Умнов переживал трудное время. Отношения с Королевым у него все обострялись. Другие ребята, работавшие в кузнице, видели, с какой симпатией относится дядя Павел к Умнову. Может быть, поэтому они держали сторону Королева. Один раз на работе Королев вздумал точить кинжал. Он точил его, посматривая на Калдыбу, и оба загадочно улыбались. Умнов насторожился. Отточив кинжал, размахивая им, Королев пошел плясать лезгинку. Умнов дважды отходил в сторону, остерегаясь кинжала, но Королев умудрился все же задеть ему кисть руки. Ребята в один голос заявили, что Королев сделал это нечаянно. Умнов старался не показать вида, как ему обидно и больно. Все его ненавидят, нет у него здесь друзей. После перевязки он уже на работу не выходил.
«Махнуть в Ташкент», однажды вслух подумал Умнов, греясь на солнечном припеке. Это горячее солнце ему показалось нездешним. Он закинул к нему лицо и улыбнулся. В кузнице кишки рвать, на кой чорт все это надо Сашке Умнову? Экая невидаль— кузнецом стать. Хапнуть побольше и завить горе веревочкой. Пусть Калдыбы и Королевы гнут спины, ежели это им нравится. Вот только денег надобно раздобыть. Проститься с дядей Павлом — и чорт их всех побери!
На станции Умнов выпил вина и в кузницу пришел пошатываясь. Его встретили смехом.
— Лизнул, щенок! — издевался Королев.
— Молчать, инвалид! — крикнул Умнов. — Я лучше тебя подкую лошадь. Ты, мразь, ты с зависти лопнешь. Сколько вас таких, сушеных, на фунт пойдет? Девку хотели отбить?
Умнов хохотал зло и пьяно.
Королев схватил обломок рессоры и бросился на Умнова. Но его предупредил дядя Павел. Кузнец решительно вытолкал Умнова из кузницы, сгреб его за воротник и потащил в общежитие.
— Чорт, окаянный ты парень, — ругался дядя Павел. — Где ты нахлебался? Человека хочу из тебя сделать, главным мастером собирался Умнова поставить, а Умнов копейки не стоит.
После пропажи заготовок всем стало ясно, на какие деньги кутил Сашка. Вечером несколько воспитанников коммуны собралось у Мелихова.
— В три шеи таких. Выгнать из коммуны! — требовали они.
Дединова, который куда-то съездил и вернулся с пропавшими заготовками, ребята считали чуть ли не спасителем.
Мелихов знал дело лучше ребят, но ему нелегко было смягчить их гнев.
Спустя несколько дней мастерские все же остановились.
Временному их закрытию предшествовали отчаянные попытки дяди Павла и дяди Андрея восстановить дисциплину. Они находили своих молотобойцев и сапожников в лесу валяющимися на траве, греющимися на солнце, а то и сражающимися в карты. Осминкин облазил все костинские поля, выбирая подходящую для футбола площадку.
Даже Гуляев занимался в эти дни главным образом тем, что слушал в лесу трели и посвисты малиновок и дроздов, искусно разбираясь в многообразном птичьем гомоне. Все чаще и чаще Мелихов и Богословский при обходе спален обнаруживали пустые койки.
Воспитатели понимали — нужно дать ребятам отпуск. Это было уже в сущности решено. Но собрания еще не было, и в мастерских об этом не знали.
Не знал об этом и Королев.
Он работал молотом, голый по пояс, он исходил потом, изнывая от жары. В распахнутые настежь двери кузницы виднелось голубое небо, вползали запахи прелой земли.
Королев высоко взметнул молот и, не ударив, опустил его.
Работа приостановилась. Все поняли: Королев что-то задумал.
Не глядя на сурово нахмуренное лицо дяди Павла, Королев медленно повернулся спиной к наковальне и пошел к выходу. Не дойдя до дверей, он озорно оглянулся, выдернул свою рубаху, торчавшую из наваленной в кучу одежды, повязал ее, точно пояс, на голый живот и, напялив кепку, вышел из кузницы.
Свежий ветерок обтекал струйками грудь, горячие лучи солнца приятно грели плечи. Назад Королев не оглядывался, но чувствовал — все смотрят на него.
Он заорал блатные частушки. Кто-то загоготал в спину, кто-то крикнул, кажется, Калдыба:
