Остановились, проехав несколько километров. Решили ждать на тот случай, если водителю «фиата» удастся все же завести мотор. Тогда уж придется действовать методом Фостера — устроить дорожную аварию.

Эдда Чиано нервно комкала в руках платок. Она то выходила из кабины, то садилась снова. Взглянула еще раз на часы и ужаснулась — уже сорок минут, как ее ждут немцы. Пуччи с упрямым отчаянием копался в моторе. Эдда сказала:

— Я должна идти, Пуччи. Иначе они уедут.

— Это безрассудно.

— Я должна идти…

Она выбралась из кабины и, сопротивляясь порывам ветра, пошла вперед, скользя по обледенелой дороге. Ветер бросал ей в лицо пригоршни колючего снега. Пуччи нагнал ее.

— Идемте вместе. — Непослушными руками он пытался поддержать женщину. Он, кажется, обморозил пальцы — мотор успел остыть и металл обжигал холодом.

Они шли километра два или три, пока не наткнулись на машину, стоявшую посреди дороги. Эдда Чиано и ее спутник были в нескольких десятках шагов, когда шофер захлопнул капот, сел в кабину и завел мотор. Путники испугались, что машина, будто посланная им самим провидением, вот-вот уйдет. Эдда громко вскрикнула и побежала к автомобилю.

В кабине сидел немецкий офицер в эсэсовской форме. Эдда пыталась объяснить, что им нужно, но офицер бестолково смотрел и не понимал. Молчали и его спутники. Наконец догадавшись, офицер распахнул дверцу и жестом пригласил итальянцев в машину. Проинструктированный Элио Гранта дал газ и на первом же перекрестке свернул в сторону от шоссе на глухую дорогу. Женщина ничего не заметила, но Пуччи забарабанил ладонями по кожаной обшивке сиденья. Элио сделал вид, что не понимает. Он проехал не меньше километра, пока «догадался» затормозить машину.

Маленький Бен с наивным недоумением посмотрел на пассажиров. Они взволнованно покинули машину и пошли назад, преодолевая ветер и снег. Стивенсу стало жаль эту высокую, красивую женщину, он бы охотно ей помог, но служба требовала как раз обратного. Бен оглянулся — мужчины и женщины уже не было видно, они словно растаяли в призрачном мраке. В кабине остался тонкий аромат дорогих духов. Испанец усмехнулся и отпустил грубую шутку Вот точно такими же наглыми словами говорил Альварес там, в Лондоне, по адресу Кет. Какой мерзавец! Маленький Бен с трудом удержался, чтобы не сказать этого вслух.

Только за полночь Эдда Чиано и сопровождавший ее Пуччи добрались в условленное место — к часовне на горной дороге. Там никого не было. Прошли к постоялому двору — тоже пусто. Хозяин сказал: приезжали какие-то на машине, но уже часа два как уехали. Эдда в изнеможении упала на лавку.

Вильгельм Хетгель, тщетно прождав несколько часов, решил, что синьора Чиано какими-то путями узнала о предстоящем обмане и отказалась от встречи. Огорченный разведчик уехал в Верону.

Когда происходили события этой ночи, графа Чиано уже не было в живых. Его казнили за день до рождества — на несколько суток раньше приговора, подписанного Муссолини. Кто-то торопился быстрее покончить с Чиано. Не помогло и вмешательство святого престола: Галеаццо Чиано последние месяцы был итальянским послом при Ватикане. Папа Пий оказался в затруднительном положении — жена обреченного молила о помощи, он ей сочувствовал, но не хотел ссориться с Гитлером. Он знал — без ведома фюрера даже волос не упадет с головы Чиано. Наместник бога поручил веронскому епископу побеседовать с германскими военными властями. Все должно быть прилично, нельзя казнить преступника в святые дни рождества.

Германский полковник вежливо говорил с епископом. Он тоже был в затруднительном положении. Своей властью откладывать казнь он не может. Конечно, нехорошо получается — полковник тоже католик. Но, может быть, свершить все раньше — до рождества. Не двадцать седьмого, а хотя бы сегодня — двадцать третьего декабря.

К удивлению полковника, веронский епископ легко согласился.

— Амен! — скорбно провозгласил пастырь, покидая тюрьму. Власть предержащие совершат меньший грех, казнив узника перед рождеством Христовым…

Графа Галеаццо Чиано казнили той же ночью в веронской тюрьме. Когда за ним пришли, он писал дневник, точнее — эпилог к своим записям. Он еще надеялся, что эти последние строки прочтут при его жизни. Он шантажировал своих противников, как делал это всегда. «События сфотографированы здесь без ретуши, — писал он в своих дневниках. — Они разоблачают тех, кто хотел бы сохранить эти события в тайне…»

Галеаццо Чиано это не помогло. Его прикрутили веревками к спинке стула и завязали глаза. Он сидел, будто человек, собравшийся играть в жмурки. Полковник, который вечером беседовал с епископом, шепнул об этом врачу. Доктор ответил таким же шепотом:

— Да, в жмурки со смертью…

Две недели спустя в горах, близ озера Комо, через границу в Швейцарию перешла женщина в крестьянской одежде. На ней были деревянные грубые башмаки, теплая шапочка и жакет, не сходившийся спереди на ее располневшей фигуре. Беременная крестьянка, тяжело переваливаясь, несла свой живот. Она благополучно перешла границу и укрылась в стенах католического монастыря. Здесь с женщиной произошло невероятное — уединившись в келье, она вышла оттуда стройной и худощавой. Это была Эдда Чиано, вдова недавно расстрелянного титулованного итальянского министра кавальеро Галеаццо Чиано графа ли Кортеляццо и Букари. Дочери Муссолини удалось все же спасти дневники Чиано. Она извлекла их из-под юбок вместе со специальным поясом — пять толстых тетрадей в сафьяновых переплетах.

Первым, кто узнал о появлении синьоры Чиано в Швейцарии, был Аллен Даллес, Он решил сам отправиться в монастырь для переговоров. Но вдова Чиано вдруг заломила за дневники мужа неслыханную цену.

К началу 1944 года положение на Восточном фронте становилось все более угрожающим для германских армий, особенно после Сталинграда. Гитлеру они казались фатальными. Он силился проникнуть в причины столь тяжких поражений и приписывал их неблагоприятному воздействию оккультных сил на развитие военных событий.

Гитлер в душе оставался все тем же суеверным и ограниченным обывателем. Он верил в приметы и предсказания и не начинал мало-мальски важного дела в пятницу. Исключение составила война с Польшей — он начал ее в пятницу, и все же закончилась она удивительно счастливо. Но вот русская кампания, удачно начатая в воскресенье, неожиданно обернулась из рук вон плохо. Вероятно, здесь действовали еще какие-то силы. Гитлер знал, какие это силы: не удалось захватить русские города-талисманы Ленинград и Сталинград. Дурная примета… Отсюда все и пошло. Города-талисманы принесли бы ему военное счастье, но они остались у русских.

Адольф Гитлер чувствовал себя нездоровым и распорядился, чтобы начальник генерального штаба фон Цейтцлер прилетел в Берхтесгаден. Гитлер был один в своем громадном кабинете в Бергхофе, в том самом кабинете, где четыре с половиной года тому назад он посвятил генералов в свои военные планы. Как неистовствовали тогда генералы! Как отплясывал толстяк Геринг вот на этом самом столе, где лежит сейчас карта! Тогда все уверовали наконец в полководческий гений своего фюрера. Верят ли они сейчас? Послушный Цейтцлер и тот начинает сопротивляться. Как бы с ним тоже не пришлось распрощаться…

Поставив ногу на сиденье кресла, Гитлер рассматривал стратегическую карту южного участка фронта. Он упирался локтем в колено, а подбородок его покоился на ладони. Пальцы с обкусанными ногтями невольно тянулись ко рту, и Гитлер с трудом преодолевал в себе мучительное желание покончить с заусенцем на указательном пальце. Это отвлекало и мешало сосредоточиться. Солнечный свет потоками вливался в кабинет. При дневном свете лицо Гитлера казалось еще более серым и нездоровым, а свинцовые круги под глазами — более темными. Сказывались бессонные ночи. Он будто постарел, осунулся и ссутулился. Непослушная прядь падала на самые брови, и от этого лоб казался еще ниже.