— Мне не нужно денег. Достань мне карту.

— Я же позвонил тебе, когда от Багрова вышел журналист.

— Я примчался так быстро, как только мог. Успел в последнюю минуту — журналюга садился уже в автобус. Поехал за ним. Потом он сошел, и какой-то хмырь треснул его по башне. Кто знал, что этот урод позарится на карту?

— При журналисте не было?

— Нет. Я познакомился с ним, привез к себе, усыпил и пошарил по карманам. Чисто.

— А не Пашка ли ее взял? — задумчиво произнес собеседник Ивана.

— Какой Пашка?

— Да есть один тип. Он тоже у Шерстобитова. Когда я в надежде узнать что-нибудь про убийц брата устроился к банкиру, Пашка уже был там. Теперь мы напарники. Странный тип. Никак не могу понять, что у него на уме.

Зазвонил телефон.

— Да, Вагиф, — донеслось из кухни. — Хiа, Ахьмад, хьо ву и![5]

Дальше незнакомец продолжил на каком-то гортанном языке.

— Слушай, Вахид, — заговорил Иван, когда телефонный разговор закончился, — что хотел спросить тебя: а почему Вагиф? Да еще Степанов?

Вагиф-Вахид расхохотался:

— Ну, Иван, ты же знаешь, в данное время мне в Москве лучше не светиться. А почему Степанов Вагиф… — он выдержал небольшую паузу. — Степанов Павел и Мамедов Вагиф, азербайджанец, были моими партнерами по бизнесу. Их тоже убили. Павла вместе с Вахой, Вагифа через день. Милиция убийц не нашла, да она и не искала их. Так что мой псевдоним чисто символичен, я отомщу убийцам за всех троих!

Очень хотелось пить. Я встал, решив сходить в ванную, и, осторожно ступая, направился к выходу, но задел нечаянно стул, который с грохотом упал. Шум, несомненно, слышали, и я, поставив стул на место, направился на кухню. За столом, уронив голову на сцепленные на столе руки, сидел Иван. Вахида не было.

Евгения Доброва (1977) — живет в Москве. Прозаик, сценарист, преподаватель. Автор книг “Персоны нон грата и грата”, “Мари-Лиз”, “Чай”, “А под ним я голая”, “Угодья Мальдорора” и др. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Юность”, газете “Книжное обозрение” и др. Лауреат Пушкинского фестиваля искусств в номинации “Поэзия” (1999). Повесть “Розовые дома” вошла в шорт-листы Бунинской и Астафьевской премий (2008). Пьеса “ДетАд” вошла в число победителей фестиваля молодой драматургии “Любимовка” (2010).

“Достань мне карту…” — вспомнил я вчерашние слова хозяина. Вне всякого сомнения, речь шла о клочке бумаги, который лежит сейчас на дне мусорной корзины в туалете.

Мозг обрабатывал варианты дальнейших действий и никак не мог выдать решение. Сказать Ивану, что злосчастная карта здесь, в трех метрах от него, за стеной? В таком случае его действия непредсказуемы. Как его убедить, что я не обладаю фотографической памятью и не воспроизведу увиденное для поджидающих за углом людей Шерстобитова? Может и устранить. Если сам до того не помру… от этого… пятна.

Сценарий второй. Беспрепятственно покидаю квартиру Ивана как более не интересующий его объект. Карта отправляется в унитаз. Концы в воду, как говорили древние греки. Смыть и покончить со всем этим бредом — слишком дорого обходится.

Чем эти чертовы каракули так ценны, отчего за ними гоняется столько народу? Что за тайна, покрытая мраком? И дело не в исторической или коллекционной ценности — иначе Багров не выпустил бы карту из рук. На ней обозначено что-то важное. Но что?

Забрать и сматываться.

Я зашел в туалетную комнату, закрыл засов, аккуратно надавил всем весом на ручку — проверил, надежно ли. Бумажный комочек был на месте, между пустым бутыльком из-под шампуня и двумя коробками от Durex Sensation. Я вытащил его из корзины, расправил на колене, свернул несколько раз и спрятал в носок.

Зачем спасать карту, я толком не понимал, но чувствовал, что надо. Может, это важно для мироустройства. Пускай будет в надежных руках. Багров? Едва ли. За ним следят. Думай, голова. И надо узнать, что такое Чальмны Варэ.

Безопаснее всего сейчас находиться в центре циклона, решил я. То есть у Ивана, под его крылом. Как добыча я его уже не интересую. Хотел бы убить — убил. Да той же отравой.

Вот что: надо добраться с ним до Питера. Предлагал отвезти — пускай играет роль доброго дяди. Без паспорта все равно по-другому никак.

Иван так и сидел, уронив голову на руки, — спал. Я устроился в кресле, включил телевизор и стал ждать, когда он проснется. По спутниковому каналу шла передача про локус-вирус. Так парапсихологи называют место-паразит, особую аномальную зону, которая влияет на окружающий мир не самым приятным для него образом: разрушает, плавит рациональные законы и сценарии. Порождает хаос, убивает закономерности. В результате действительность искажается, ничто не соответствует ожиданиям, рушатся все ожидания и расчеты. Локус-вирус дестабилизирует все вокруг, делает мир непредсказуемым. О таких местах ходит дурная слава, коренное население всегда чувствует их и обходит стороной как проклятые.

Локус-вирусу нужны люди с их представлениями о мире: он таковыми питается. Если нет людей, а стало быть, нет образов, он голодает. А самое удивительное — место умеет перемещаться, как колючка репейника, которая норовит прицепиться к собачьей шерсти, чтобы перебраться на новую почву. Само собой, для этого нужен носитель — человек или группа людей, которые, сами того не зная, будут нести этот странный пучок энергий до тех пор, пока не придут туда, где хочет оказаться локус-вирус. Особенно локус-вирусы предпочитают возвышенности у большой реки.

В кадре замелькали деревья, валуны у воды… Меня не покидало ощущение, что где-то я все это видел, причем недавно, и это было связано с чем-то важным. “Река, река…” — вертелось в голове. И вдруг я вспомнил где.

В том сне меня опять звали Мишей.

Трещала ветка в костре, громко, тревожно шумели от ветра прибрежные тростники. Я выглянул из палатки. Ночь была совсем светлая, серо-туманная, сырая. Мелко моросил дождь. Листва на кустах глянцево блестела.

— Здравствуй, ревматизм. — Обжигая пальцы, я натягивал на раскаленный камень сырой шерстяной носок. Три щегольские белые полоски, увенчанные короной, смотрелись в тундре не то смешно, не то вызывающе. От носка шел пар.

— До чего лес немилостив… Лопарей-колдунов мы, конечно, крестили, но что-то не нравится мне все это, капитан. Честно скажу — не нравится.

— Не гневи лешака. — При этом слове Володя обернулся. — Ложись, поспим еще пару часов — и будем решение принимать. О точке возврата. Или невозврата.

— Я уже кофе выпил, не засну. Посижу у костра, погреюсь.

Я забрался обратно в спальник и покатился в зыбкий, тревожный сон. Воздух вокруг дрожал, как желе, и, словно на фотобумаге в темной комнате, намечались, набухали, наполнялись красками миражи. Парил над рекой огромный плоский валун; полыхали разноцветные огни над землей — они вспыхивали прямо из ягеля, и казалось, сейчас займется пламенем вся поляна; словно крыльями, махала ветвями — вразлет — огромная старая ель… Потом видения постепенно стали угасать и исчезли.

Я открыл глаза и увидел сквозь ткань, что на крышу палатки упала тень от ветки. Тень!! После многих дней без солнца, в мороси и туманной мгле это казалось маленьким чудом. Я выбрался на свет божий и поразился тому, как изменилась картина. Лес просыхал под солнечными лучами. Искрилась гладь реки. Я понял, что повсюду слышу трели, стрекотание, щебет. Птицы… Впервые за неделю на реке вокруг раздавались не щемящие, жуткие крики кликунов, а радостные птичьи голоса.

Весело журчала вода на перекатах. Раньше этот звук меня пугал. Ну хорошо, раздражал. А сейчас это чувство совершенно развеялось.

— Не хочется назад, — прочитав мои мысли, сказал Володя. — И погода наладилась.

Тундра сама все решила. Смотри-ка ты, не хочет отпускать.

— А посуда вперед и вперед по полям, по болотам идет! — в ответ я пропел наш боевой гимн. — Едва не сдались…