Обязанности распределили по желанию — каждый из учеников стал во главе какой-либо отрасли. Фурье единогласно назначили «директором общественного механизма». Главой акционерного общества стал Бодэ-Дюлари.

Агроному поручались все земледельческие работы. День и ночь сидел над чертежами архитектор. Почти каждое утро начиналось со споров вокруг постоянно изменяющихся проектов.

Наконец приступили к земляным работам. Фурье настоял: нужно начинать со строительства помещений для рабочих и улицы-галереи. Первостепенного внимания требуют и дороги. Это они отравляют существование сельского жителя, делаясь непроходимыми на значительную часть года. Не могла не сказаться давнишняя любовь Фурье к цветоводству: вопреки здравому смыслу он настоял на немедленном приобретении и посадке необыкновенных экзотических деревьев и цветов, на что потребовались большие средства.

Неумение руководителя организовать и себя и людей в первые же месяцы существования компании повлекло за собой ненужные разногласия, споры.

В письме Мюирону в марте 1833 года Фурье жаловался: «Наш архитектор, против которого я один боролся, образумился наконец и вместо покупки леса на 25 тыс. франков ограничился 11. Вы не можете себе представить, сколько стоило мне трудов указать компании на эту неразумность — истратить сразу на покупку одного материала все, а может, даже больше того, что можно иметь в кассе. Он надеется, что прибудут фонды. Но если на них рассчитывать, то это не по-хозяйски. Приходится тратить много сил, чтобы привести их к этой самой малой дозе благоразумия…»

Один из фалангистов, III. Пелларэн, впоследствии вспоминал: «Мы в то время были очень молоды, неопытны, а «добряк», несмотря на некоторые странности, судил намного лучше, чем каждый из нас, о практичных вещах. Он был нашим учителем не только в теории».

Между тем борьба Фурье со вздорным архитектором продолжалась.

В письме Мюирону от 22 мая 1833 года читаем:

«К нам прибыло несколько акционеров. Их было бы в 10 раз больше, если бы архитектор не затягивал и не менял постоянно планы, которые сегодня он сам признает смешными. Но гордыня мучила его. Это вздорный спорщик, который хочет круглого, если другие квадрата, и квадрата, когда другие — круглого. Я высказался за его освобождение и за то, чтобы взять другого подрядчика».

Из письма, отправленного через месяц, мы узнаем, что вопрос об уходе архитектора решен. Но что же он настроил?.. «Свинарник с превосходными стенами в 18 дюймов из прекрасных камней, а здания для хозяев — со стенами в 6 дюймов из глины с соломой. Так что свиньи будут жить лучше, чем господа. В то время как свиней можно было временно поместить в дощатый барак, как в Безансоне содержат офицерских лошадей — особ, гораздо более важных, чем свиньи. Больше того, он возвел стены свинарника, не сделав в них дверей, так что свиней утром и вечером приходится поднимать блоками…

В столярной мастерской окна разместил так высоко, что рабочие во время работы на своих верстаках ничего не увидят. Но он считает, что высоко размещенные окна лучше украшают внешнюю сторону зданий. Четыре печи в булочных будут разорительны, так как построены очень маленькими.

Из этого нужно сделать вывод, что необходим совет по надзору, который ежемесячно будет давать замечания. Но что он сделает по тому, что уже сделано? Не нужно закрывать глаза на то, что колония близка к разрушению».

Схема фаланстера, составленная Шарлем Фурье.

Предвидя распад задуманного дела, Фурье удручен больше всех. Он уверен, что это козни врагов, стремящихся любыми средствами подорвать основы его теории. Это они все заранее предусмотрели — вначале втянуть в компанию господина Дюлари, в процессе работ неустанно вредить, а «когда всем будет очевидно, что из предприятия ничего не получается, тогда сказать: «Вот они — планы Фурье… А коллеги Трансон, Лешевалье, Консидеран и Пелларэн ничего этого не видят». Болезненная мнительность Фурье обрушилась даже на ближайших соратников.

Об этом настроении метра Ш. Пелларэн вспоминает: «Фурье, конечно, ошибался, приписывая кому-либо преднамеренные планы помешать созданию колонии в Кондэ. Во всем остальном он был прав. И не исключение из этого то, что он говорит о нашей непринципиальности, нас, которых, несомненно, лишь по своей скромности он удостоил титула «коллеги».

К осени общий энтузиазм начал спадать. Новых акционеров не предвиделось — стало очевидным, насколько ограниченными средствами располагала компания. Неудачное распределение средств, в том числе непродуманная закупка дорогостоящих экзотических растений, строительство улицы-галереи потребовали непомерно больших затрат. Это вызвало недоверие у акционеров, и держатели мелких купонов стали выходить первыми. После долгих споров и колебаний было принято решение о прекращении строительства. Выплатив другим акционерам деньги из собственных средств, Бодэ Дюлари оставил все постройки за собой.

Шарль Пелларэн впоследствии вспоминает об этой первой попытке 1832 и 1833 годов применения «социетарной теории»: «Справедливо сказать, что из всех тех, кто был причастен к делу, Фурье проявлял больше всех практического здравомыслия, больше благоразумия и прозорливости. К несчастью, к его мнению всегда обращались слишком поздно, когда зло уже было сделано».

Так производственно-потребительская кооперативная община, на которую Фурье возлагал столько надежд, закончила свои дни еще в зачаточном состоянии.

Но Фурье не теряет присутствия духа. 27 ноября 1833 году он пишет Мюирону:

«Нужно создать отчет о колонии в Кондэ. Это важно не только для меня, но и для моих друзей. Этот отчет продемонстрирует, что опыт в Кондэ — это постройка для обыкновенных людей, без учета требований фаланстера, без разделения на серии. На эти ошибки нужно сослаться, предлагая опыт министру или другим…»

Крах колонии в Кондэ как будто подтверждал, что теорию учителя вряд ли возможно осуществить на практике. В ее правильности начинают сомневаться даже самые верные сподвижники. Но как ни в чем не бывало Фурье продолжает пропаганду «открытия». В течение зимы 1833/34 года он выступил с несколькими докладами. Он никогда не был хорошим оратором. В своем ординарном аккуратно вычищенном платье с белым галстуком он в первые минуты не привлекал внимания аудитории, но, стоило ему разговориться, его убежденность приковывала слушателей. В каждом слове слышалась необыкновенная сила. Он говорил тоном пророка, волею бога постигшего и познавшего законы развития человеческого общества. Он говорил тоном человека, не знавшего поражений.

Несмотря на печальную участь колонии в Кондэ, популярность фурьеризма растет. Еще в 1832 году на страницах журнала «Фаланстер» Консидеран и Лешевалье высказали мысль, что «открытие» учителя должно быть использовано в первую очередь в интересах пролетариата. Фурьеристы Жуан и Говен утверждали, что осуществить «социетарную теорию» могут только трудящиеся и лишь она поможет им избавиться от гнета и нищеты.

В конце 1833 года Фурье получил письмо от Бербрюгте из Лиона, который сообщал, что в последние четыре месяца его публичные доклады о фурьеризме пользуются особым успехом и собирают большие аудитории.

В лионских газетах появляется целый ряд статей фурьеристского толка. То, что именно в этом городе его идеи получили распространение, вряд ли было неожиданным для Фурье. Не мог не сказаться тот факт, что он подолгу жил в Лионе и его имя было там известно еще со времен революции и империи.

На протяжении 1833 года несколько статей о Фурье принадлежали перу лионского набойщика Рувьера-младшего. Отмечая бедственное положение народа, он говорил: рабочий люд будет «гибнуть в смертельных муках нищеты», если не обратит свое внимание на «сельскохозяйственную и промышленную ассоциацию, предложенную Шарлем Фурье». Это единственный путь освобождения трудящихся…