Так Нафанаил, как и предвещал ему Христос, становится свидетелем более удивительного чуда, чем то, которым он восхитился в Вифании. Отныне чего не может совершить Сын Человеческий? И в тот день, когда Он скажет, что вино есть кровь Его, а хлеб — тело Его, тем, кто был Тогда в Кане, не трудно будет поверить. Они сами еще не знают, что это первое чудо, казалось бы, наименее «духовное» из всех, готовит их к непостижимому таинству.

Иисус отправился с учениками в Капернаум, к озеру, где Симон, Андрей, Иаков и Иоанн вновь вернулись к сетям и лодкам. Он оставил их лишь ненадолго; теперь они от Него не уйдут. Проходя у озера и увидев друзей, закидывающих сети, Иисус говорит только: «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков», — и они, не оглядываясь, оставляют все и следуют за Ним. Мы так часто читали об этом, что все кажется очень просто. На деле же Он и на этот раз подает им новый знак Своего могущества, выбрав то, что наверняка могло поразить этих бесхитростных людей. Сперва Он попросил у них лодку, чтобы уйти от слишком теснившей Его толпы. Когда Симон немного отплыл, Иисус, сидя на корме, заговорил с народом, собравшимся на берегу и, конечно, возбужденным, так как из-за Него уже начинались раздоры. В Назарете, в синагоге (где, как и любой благочестивый еврей, Он имел право говорить) Его толкования пророков раздражали людей, на чьих глазах Он вырос. Плотник Иешуа не внушал им никакого доверия, несмотря на Его исцеления, о которых начали поговаривать. И до крайнего раздражения Он довел их, дав понять, что не им, а язычникам будет оказано предпочтение. Лишь чудом избежал Он расправы.

Но на этот раз Он уже не один перед толпой. Рядом в лодке Симон и сыновья Зеведеевы. Еще в Вифании рыбаки убедились, что Ему известна тайная жизнь каждого, своими глазами видели они чудо, совершенное в Кане, и исцеление тещи Симона от горячки. Ему остается лишь поразить их тем, что в их глазах важнее всего: наловить вдоволь рыбы, — тут уж они поймут, что дело это сверхъестественное! Как раз прошлую ночь они трудились до утра и ничего не поймали — а тут Симон зовет на помощь Иакова и Иоанна, чтобы вытянуть сети! Обе лодки так переполнены рыбой, что глубоко оседают в воду. Тогда Кифа падает на колени. И поныне осознание нашей скверны во всей ее неприглядности — знак Божественного Присутствия. «Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный». Ответ Иисуса, как и многие Его слова, содержит пророчество, которое и ныне сбывается на наших глазах: «Отныне будешь ловить человеков».

По крайней мере один из них — Симон — был женат. И когда прозвучал решающий призыв, Иаков и Иоанн бросают не только лодку, но и своего отца Зеведея. Они покидают его, оставив с наемными работниками, — уточняет евангелист, чтобы подчеркнуть всю неблаговидность этого поступка. «Если кто приходит ко Мне, — пришлось как-то повторить Иисусу с особой силой, — и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». Никогда раньше Сын Человеческий не настаивал так решительно на необходимости преодолевать свою природу. Однако это неслыханное требование — не конечная цель, но начало всякого освящения. Нет, недаром Христа так любили и так яростно ненавидели. Какая наивность смущаться тем, что многие видевшие Христа во плоти не сумели полюбить Его! Многие смягчают значение самых суровых Его слов, усматривая в них преувеличения, свойственные восточным языкам. И однако евреи возмущались: «Какие странные слова! Кто может это слушать?» Значит, раздражали они даже привыкших к гиперболам семитов. Слова эти и теперь кажутся жестокими и отталкивающими. Абсолютная любовь возмущает посредственность, шокирует воображающих себя избранниками, отвращает утонченных. И, несомненно, враги (и даже мнимые друзья) ненавидели бы Его еще сильнее, если б не подменяли образом слащавого, приторного раввина того Человека, который на самом деле жил и проявил «цельный», в метафизическом смысле этого слова, характер, характер действительно непреклонный. Сегодня многим мешает ненавидеть Христа собственное невежество. Настоящего — они бы Его не вынесли. Иисус настолько учитывает значение Своих слов, что призывает нас рассчитать силы, прежде чем броситься Ему вслед: «Ибо, — говорит Он, — кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее, дабы когда положит основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: „этот человек начал строить и не мог окончить“». Тут история всех ложных порывов к Богу. Так сладостно обратиться, получить прощение! Но Сам Христос предлагает нам вначале оценить наши силы, зная, во что Он нас вовлекает и что полюбил Он нас не шутки ради.

После недолгого пребывания в Капернауме, где сатана перед всеми обвинял Христа устами одержимых, где теребили Его больные, Он пришел в Иерусалим, ибо была Пасха, время больших жертвоприношений. Одни торговцы привели на паперть Храма стада волов и овец для богачей, другие продавали голубей, которых приносили в жертву бедняки. Менялы всем предлагали свои услуги. Что может быть проще? Что тут дурного? «Раз это для Бога…». Вечное оправданье.

И вдруг появляется какой-то взбешенный Человек с бичом в руке — не с детским кнутиком, а с бичом, сплетенным из веревок. Ошарашенные ученики не решаются последовать Его примеру. А Он выгоняет скот, опрокидывает столы и кричит: «Возьмите это отсюда! И дома Отца Моего не делайте домом торговли!» Какой скандал! Все эти трусы убегают вслед за своим скотом. И даже Его друзья не знают, что Он весь — любовь. Как им распознать в этой вспышке гнева любовь Сына к Отцу?

Должно быть, Он остановился, задыхаясь, со взмокшим лицом. Евреи возмущались: «Каким знамением докажешь нам, что имеешь власть так поступать?» Иисус смотрел на них. Он мог бы у них на глазах совершить все, что они бы ни потребовали: исцелить всех больных, какие только там были — они шли к Нему отовсюду и вились вокруг Него, как мухи. Конечно, Он сделал бы это, если б хоть один калека вышел из толпы и набрался смелости попросить Его; но все трепетали перед учителями Закона — возможно, и перед Ним, еще не остывшим от гнева, сжимающим в кулаке бич.

И тогда, обернувшись к Своим противникам — фарисеям, книжникам и священникам, Он говорит, чуть улыбаясь: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его». Наконец-то! Вот Он и пойман с поличным — это кощунство! Им кажется, что этот Человек просто издевается над ними. А Иисус говорил о храме тела Своего. Но даже если бы все это были истинно верующие люди (а большинство, несомненно, такими и были), кто из услышавших это мог понять Его? Не нарочно ли Христос сбивает их с толку? Не может же Он хотеть того, чтобы, слушая — они не слышали, смотря — не видели? Он лишает их зрения, потому что они заслужили слепоту. Заслужили потому, что могли бы быть зрячими.

«Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его!» Книжники, фарисеи, законники радостно переглядываются. Двое из них хорошенько запоминают эти ужасные слова — они припомнят их через три года, в день суда, когда Сын Человеческий будет, наконец, предан им, когда, толпясь вокруг первосвященника, они будут искать улик против обманщика. Возможно, в эту минуту Иисус, еще держащий в руке веревочный бич, провидел уже тот час, когда эти двое обвинят Его: «Этот Человек говорил, что может разрушить Храм Божий и в три дня воздвигнуть его». И, быть может, в душе Он уже слышал вопрос первосвященника: «Что же Ты ничего не отвечаешь, что они против Тебя свидетельствуют?»

Но тот страшный час еще не пробил. Среди фарисеев, окружающих Сына Человеческого, лукавы не все. Не каждый фарисей Ему ненавистен. Одного из них, члена Синедриона, учителя Израиля, взволновало увиденное и услышанное. Он хотел бы поговорить с этим Незнакомцем. Только как быть с собратьями, с карьерой?… Конечно, этот Никодим честный человек, но он из другого сословия, нежели галилейские рыбаки. Когда они пошли за Учителем — что им было терять, кроме старых лодок, да чиненых сетей? Конечно же, учитель Израиля вынужден проявлять большую осмотрительность, чем эти бедняки. Осмотрительность — это добродетель, и нехорошо сеять соблазн, если занимаешь видное положение.