Супруги Богдан не только откликнулись на призыв демонстрировать свое благосостояние, но и как нельзя лучше воспользовались новыми возможностями досуга. Муж Богдан, Сергей, брал уроки немецкого языка и играл в теннис, для чего обзавелся дорогими теннисными туфлями. Валентина, после того как фокстрот и танго получили право на существование, наконец смогла утолить свою страсть к танцам. Она посещала танцевальный кружок, который очень любили молодые научные сотрудники и профессорские дети^{1393}. По вечерам Богданы ходили в театр, открывшийся в Ростове в 1935 г. Ресторанов они избегали, потому что там спокойно не поговорить, но регулярно приглашали к себе друзей — супружескую пару: «Антон, так же как Сергей, занимался научной работой, и у них были общие интересы, а мы с Катей всегда охотно болтали о проделках наших дочек»^{1394}.

Кроме того, Богданы не раз пользовались путевками, которые иногда получали на заводе, а иногда покупали сами. В 1937 г. семья отдыхала на море, в 1938 г. они совершили круиз по Волге и побывали в Ленинграде. Валентина Богдан дважды ездила в санаторий и путешествовала из принципа только первым классом^{1395}.

Богдан единственная рассказывает о возвращении новогодней елки и о том, как внимательно власти следили за тем, чтобы елку действительно ставили только на Новый год, а не на православное Рождество 7 января^{1396}. В полной мере наслаждаясь плодами «культурности», она, однако, решительно отказалась участвовать в кампании общественниц и в акции под девизом «Украсим родной город цветами». Клумбы, по ее словам, разбили повсюду, даже в самых неподходящих местах, но, поскольку никто за ними не ухаживал, все цветы вскоре засохли, и городской пейзаж сделался еще более безотрадным, чем прежде^{1397}.

Богдан являет собой яркий пример того, в каких привилегированных условиях могли жить инженеры в середине 1930-х гг. Ее рассказ тем более убедителен, что ее нельзя заподозрить в желании приукрасить образ СССР. Воспоминания Богдан свидетельствуют, что инженеры, отнюдь не занимавшие руководящих постов, все равно обеспечивались лучше многих. Если в Москве, как говорят другие мемуаристы, стоило большого труда найти подходящее жилье, в менее крупных городах, по-видимому, даже беспартийному было гораздо легче получить квартиру в доме для специалистов, а то и в бывшем помещичьем особняке. На примере Богдан и Малиованова хорошо видно влияние материального обеспечения на лояльность инженеров. Оба дают понять, что привилегированное положение сыграло решающую роль в их готовности служить и повиноваться государству. «Большая сделка» принесла плоды. То же самое можно утверждать и в отношении Лаврененко: чем больше привилегий он получал, тем реже ему приходили в голову критические мысли о ситуации в стране.

В глазах других инженеров, таких, как Логинов, Чалых, Поздняк, Яковлев и Гайлит, готовность к трудовым свершениям и вознаграждение за них также были тесно взаимосвязаны. Они безусловно чувствовали себя представителями элиты и считали, что как таковые имеют право на хорошую жизнь, а их жены должны сидеть дома. Все они сделали «жилищную карьеру»: к концу 1930-х гг. все 14 представленных здесь инженеров, без исключения, жили в привилегированных условиях. Несмотря на то что тема жилья и досуга почти не затрагивается в их воспоминаниях, по немногим обмолвкам видно, что они имели большие притязания и глубоко усвоили принцип оплаты по труду. Вернувшись к аскетическому самоотречению времен первой пятилетки лишь внешне, они хранили в душе идеи кампании за «культурность» и в своих мемуарах еще раз отдали дань «культу избранных».

Оглядываясь на «золотые годы» из сегодняшнего дня, можно задним числом распознать некоторые предвестия грядущего террора. Как оказалось впоследствии, со стороны инженеров было весьма легкомысленно столь откровенно хвалить США, тем самым уличая во лжи победные рапорты о советских успехах. Да и появлявшиеся в печати нарекания на инженеров, которые не справились с заданиями второго пятилетнего плана и не обеспечили страну товарами широкого потребления, несли в себе угрозу. Но настоящей прелюдией к преследованиям инженеров стало стахановское движение (1935-1938 гг.)^{1398}. Донбасский шахтер А.Г. Стаханов (1906-1977) 31 августа 1935 г. в ночную смену выполнил норму выработки на 1457%, и отныне его начали ставить в пример всем рабочим и работницам, призывая их тоже систематически перевыполнять нормы. Стахановское движение не только служило «усилителем» сталинизации общества в целом^{1399}, но и означало, в частности, ухудшение ситуации для инженеров. Словно перед культурной революцией, воскрешался антагонизм между рабочими и инженерами, провоцировались социальные конфликты на предприятиях, извлекалось на свет орудие «классовой ненависти»[17]. Стахановские методы, переворачивая всё с ног на голову, требовали от инженера подчинения рабочему и его желаниям:

«Инженер-стахановец это — тот, который не только учит рабочих, но и учится у них, прислушивается к их голосу»^{1400}. Все технические специалисты были обязаны обслуживать рабочих и обеспечивать подготовку стахановских рекордов^{1401}: «Разве не ясно, что инженер, техник должны с величайшей готовностью, с любовью помогать рабочим в этих рационализаторских устремлениях?»^{1402} Печать провозгласила, что инженер больше не руководитель и проектировщик, а подручный стахановцев. Его задача заключается в том, чтобы переналаживать машины, придумывать вспомогательные устройства и использовать рабочие руки оптимальным образом. Инженер должен привыкнуть к тому, что эта организационная и подготовительная работа — его главное дело, и не следует ее чураться, даже если внешне она выглядит «непрезентабельной» и «малоэффективной»: «Кичливое пренебрежение к мелочам, желание заниматься лишь "высокой" политикой, лишь "большой" техникой, лишь генеральной реконструкцией — все это характерно для немалого числа инженеров. Пора понять, что на производстве нет мелочей, на производстве все важно. От инженера требуется, чтобы он вовремя подошел к рабочему, вовремя выслушал его предложения и нашел формы и методы их осуществления»^{1403}. Таким образом, средства массовой информации снова изображали инженера потенциальным противником рабочего, воскрешая старый антагонизм, который уже использовался во времена культурной революции, чтобы мобилизовать общественное мнение против инженеров. Газеты распространяли портрет инженера, который оторвался от рабочих, занимается понятными ему одному техническими вопросами, а беспокоиться о желаниях рабочих считает ниже своего достоинства. Рабочих негласно опять поощряли смотреть на себя как на подлинных хозяев предприятия и отстаивать свои права перед инженерами. Только тот, кто сам является стахановцем, может требовать от рабочих уважения, грозно говорили инженерам^{1404}. На заседании Всесоюзного комитета по высшему техническому образованию 26 января 1936 г. председатель комитета Кржижановский заявил: «Стахановец — человек с собственной волей. Он вас не послушает, если вы попытаетесь убедить его, что молоток надо держать вот так, он будет держать его по-своему. Он очень простой человек. Тов. Сталин очень правильно сказал, что эти люди — не руководители, но это люди, которые знают прямой путь»^{1405}. Главный инженер завода «Сибметаллстрой» и член ВМБИТ Б.А. Мошицкий предупредил своих коллег: если не сумеют влиться в стахановское движение, пусть пеняют на себя^{1406}. А если у рабочего не получается трудиться по-стахановски, то и в этом следует винить недостаток или полное отсутствие внимания со стороны ИТР^{1407}. С осени 1935 и вплоть до конца 1938 г. инженеров постоянно упрекали в том, что они не понимают и не выполняют поставленных перед ними задач^{1408}. «Вестник инженеров и техников» пошел еще дальше, объявив, что на многие посты лучше ставить рабочих, чем ИТР. По сообщениям с Коломенского машиностроительного завода им. Куйбышева, писал он, нормы там стали выполняться на 200-300%, после того как «рядовые стахановцы стали бригадирами и мастерами, мастера — инженерами, инженеры — начальниками цехов» и «заменили многих тех, которые раньше считались незаменимыми, а на деле работали казенно, по-чиновничьи»^{1409}.