Они вступили в ночь, топча толстый слой гниющей листвы, задевая низко свисающие ветки, с которых на них обрушивались потоки дождя, инстинктивно наклоняя голову, когда попадали в особенно густую тень. Малез, пытаясь догнать свою спутницу, споткнулся о корень и чуть не упал. Красной точкой светилась зажатая в его руке головка трубки.

Они приблизились к колодцу. Вдруг обернувшись, Лаура объявила: «Мы пришли!», и комиссар натолкнулся на невидимое препятствие. Когда постепенно его глаза привыкли к темноте, он заметил, что это был край колодца.

— Мне кажется, старая Ирма очень бы хотела, чтобы манекен исчез, — сказал он (и с трудом узнал собственный голос, ставший глухим в этом мраке). — Затаила ли и она обиду на вашего жениха?

— Н… нет, — сказала Лаура.

— А ее сын?

Ответ прозвучал не сразу:

— Леопольд не любил Жильбера, который был с ним очень груб. Даже в детстве он любил дать бедняге почувствовать унизительность своего положения.

Было что-то странное, призрачное в этом перешептывании, в этом воскрешении прошлого в полной темноте. Сдвоенные силуэты Лауры и Малеза, склонившихся над непостижимой душой колодца, казались не от мира сего.

— Так значит, — вдруг произнес комиссар, — он покоится там, в глубине…

Нагнувшись, он пошарил пальцами по стенке колодца:

— Глубокий колодец?

— Детьми мы его просто боялись…

Словно чудом, к Лауре вернулся ее голос маленькой девочки:

— Один человек, хромой, в конце каждого года приносивший альманахи, однажды сказал нам, что колодец достигает самого сердца земли…

Малез прислушивался, как отскакивает от стен колодца только что подобранный им камешек, падение которого, завершившееся слабым всплеском, показалось ему бесконечным.

— Почти готов поверить, что ваш хромой был прав, — выпрямляясь, просто сказал он.

— Добрый вечер, Жером! — сказал Малез.

Он отправился побродить к ферме г-на Фализа, где на освещенном экране выходящего на дорогу окна вырисовывались подвижные китайские тени и среди них — тень старой Ирмы, как вдруг примерно в десяти метрах впереди с боковой тропинки перед ним появился высокий силуэт худого и расхлябанного человека. Была видна только спина, но комиссару этого всегда хватало для установления личности.

Со свисающими вдоль туловища непропорционально длинными и словно бесполезными руками, всматриваясь в горизонт, Жером, не отвечая, продолжал спокойно шагать. Радуясь, что тот не пытается убежать, Малез зашагал с ним в ногу.

— Я не огорчен, что встретился с вами, Жером!

Инстинктивно он заговорил с ним тем тоном, которым обычно разговаривают с детьми или больными:

— Вот уже три дня, как я вас разыскиваю!

Тот наконец соблаговолил заметить его присутствие:

— Что за невоспитанность!

И, свысока глянув на собеседника:

— Да вы знаете, к кому обращаетесь?

— То есть… — пробормотал захваченный врасплох Малез.

— Я Мари Жозеф Мотье, маркиз де Лафайет! — продолжал тот, с достоинством выпрямившись.

С поразительной непоследовательностью он прибавил:

— В лес мы больше не пойдем, лавры увяли.

Малез успокоился.

— Срезаны, — поправил он, помимо воли включаясь в игру.

— Увяли! — сразу же вспыхнул Жером.

Оставалось лишь сдаться. Малез тем охотнее покорился, что побаивался враждебно настроить своего собеседника.

— Точно, — признал он, хлопая себя по лбу. — Где только моя голова?

— Рядом с шапкой, — сказал господин де Лафайет.

Он вновь уставился прямо перед собой, не замечая ни дождя, ни ветра, и не обращая, по всей видимости, ни малейшего внимания на своего спутника.

«А ведь утверждают, — с горечью подумал Малез, — что я должен бы допросить этого малого, попытаться получить от него точные ответы! Похоже, сегодня он в своей лучшей форме… Мне повезло!»

Мари Жозеф Мотье, маркиз де Лафайет… Впрочем, он начинал понимать или ему только так казалось, странную работу, которая происходила в отсталом сознании деревенского дурачка. Принадлежа к тому же поколению, что Арман, Ирэн и другие, Жером ребенком должен был участвовать в их играх, страдать от их несправедливости. Может, Жильбер превратил его в своего мальчика для битья? В этом случае, поддаваясь смутному желанию реванша и власти, он постепенно отождествил себя с героем, слава которого в то время представлялась ему затмившей самых великих индейских вождей и самые смелые подвиги.

Пытаясь не отставать от размашисто шагающего дурачка, Малез не забывал и о своей цели.

— Мне кажется, генерал, — наконец решился он, делая хорошую мину при плохой игре, — что я вас где-то встречал?

— Я постоянно перемещаюсь, — без труда согласился малый. — У вас не найдется сигаретки?

Комиссар поспешил достать измятую пачку.

— Берите. Я курю только трубку… Огоньку?

— Зачем? — спросил Жером.

— Вы правы. Действительно, зачем?

Г-н де Лафайет запихнул сигарету всю целиком к себе в рот и принялся с видимым удовольствием ее пережевывать.

Малез исподволь вернулся к тому, что его интересовало:

— Я только что вдруг припомнил, где вас видел! Вы прогуливались по железнодорожной насыпи…

Г-н де Лафайет движением головы выразил свое согласие.

— Я там прогуливаюсь каждый вечер, — чистосердечно признался он. — Там встречается масса порядочных людей…

По его лицу пробежала тень:

— К несчастью, Джек-Поглотитель очень пугает детей…

— Вы хотите сказать — Джек-Потрошитель? — автоматически поправил его Малез.

— Нет! — нетерпеливо возразил Жером. — Джек-Поглотитель!

«Не хватает, чтобы он принял меня за полного идиота!»— подумал комиссар.

— Видел я вас ближе к полуночи, в ночь с 20-го на 21-е, — уточнил он. — Вы несли сверток.

— Возможно! — согласился г-н де Лафайет. — Я обеспечиваю поставки армии и флоту, — простодушно добавил он.

Это обескураживало, но внезапно Малез сообразил, что в его распоряжении есть другой способ, значительно более надежный, проверить, был ли дурачок на железнодорожном полотне. Дав себя обойти, он быстро наклонился и, включив карманный электрический фонарик, сравнил оставленные его спутником в дорожной грязи отпечатки ног с отпечатком, вырезанным из газеты, которую держал в бумажнике. Они совпадали.

— Чем вы там заняты? — осведомился г-н де Лафайет, внезапно обернувшись.

— Ничего… ничего… — пробормотал Малез, быстро погасив фонарик.

И, догнав дурачка:

— Г-н де Лафайет, только что я вам говорил, что в тот день — скорее, в ту ночь! — когда я вас увидел, вы несли сверток… Пожалуй, я сказал бы — манекен.

— Манекен? — повторил тот, сдвинув брови. — Что вы хотите этим сказать?

И он счел своим долгом сжевать еще одну сигарету.

— Манекеном я называю, — неуверенно пояснил комиссар, — неодушевленную фигуру, созданную по образу живого существа. Вы меня понимаете?

— Совсем нет, — сказал г-н де Лафайет.

Он добавил:

— У вас своеобразный ум.

— Своеобычный, генерал.

Но тот лишь пожал плечами.

— Майор, вы заговариваетесь.

Показались первые дома деревни. И тут Малеза осенило.

— Следуйте за мной! — сказал он, схватив спутника за плечо и увлекая к Станционной улице.

Господин Деван еще не опустил стальную решетку своей лавки, и слабо освещенная из задней комнаты витрина едва виднелась в ночной темноте.

— Узнаете эту лавку?

— Из кривых сучьев возникают прямые языки пламени… Любопытно, что вам все приходится повторять дважды!

Многим слабого ума людям свойственно испытывать удовольствие, упиваясь словами, опьяняясь ими, бренча ими, как бубенчиками, и с этой целью подсознательно подбирая слова с одинаковыми окончаниями! Малез подумал, что самый раз прибегнуть к решительным заявлениям.

— Генерал, — твердо произнес он, — в ночь с 20-го на 21-е вы разбили эту витрину, похитили оттуда манекен, осыпали его ударами ножа, а затем положили на рельсы, чтобы его переехал утренний поезд!