— Здравствуйте, Эдме, — ответил молодой человек.

Подумав, он добавил:

— Как поживаете?

Перед такой неловкостью девушка почувствовала, как тает ее уверенность в себе. С несколько наигранным весельем она заметила:

— Хорошо. Очень хорошо… А вы, мой дорогой учитель, все еще тайно влюблены в меня?

— Послушайте, Эдме! — возмутился Маскаре. — Вы когда-нибудь станете серьезней?

— Это не обязательно… По крайней мере, когда я с вами.

Вы серьезны за двоих. Не скажете ли мне, о чем это вы так глубоко задумались минуту назад, когда летели на меня вроде слепого снаряда и чуть не спровоцировали несчастный случай?

Тем временем Юбер Пеллериан, отошедший недалеко, прибегнул к маленькой хитрости. Он вернулся к ним, снял шляпу и с самой любезной улыбкой произнес:

— Здравствуйте, мадемуазель… Какой счастливый случай! Как я рад вас встретить!

Подобный макиавеллизм так ошеломил Эдме, что, представив молодых людей друг другу, она без сопротивления позволила Юберу довести себя до угла улицы. Но здесь, услышав шепот молодого человека: «Простите меня, я не мог решиться расстаться с вами вот так…», усилием воли вернула себе дар речи. И первые ее слова отнюдь нельзя было назвать воплощением выражения нежности…

Что касается учителя Маскаре, он, пройдя несколько шагов, оглянулся. И остановился на краю дороги.

Дочь доктора Хие и ее спутник удалялись. Учитель провожал их глазами, пока они не исчезли из поля зрения. Постояв еще немного, он отправился дальше.

Теперь он шел медленнее и в глубине карманов так сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони.

Кюре Рокюс одним пальцем отогнул зеленую саржевую занавеску исповедальни и украдкой оглядел погруженную в вечерний сумрак церковь…

На ближайших скамьях, преклонив колени, молились две женщины. Кюре узнал жену мясника Виерса и Луизу Боске, служанку галантерейщицы Пети-Аве. За ними между широкими круглыми колоннами в тени боковых нефов поблескивало похожее на болотные огоньки дрожащее пламя свечей, то клонящееся вниз, то вновь поднимающееся по воле зимнего ветра, проникающего через плохо прикрытый вход на паперть.

Продрогший в тонкой сутане, кюре Рокюс приблизил лицо к деревянной решетке, сквозь которую до него доносилась монотонная речь вдовы торговца скобяными изделиями. Ну эта — скромная грешница. Как, впрочем, и две другие, дожидающиеся своей очереди. И в который раз кюре чистосердечно порадовался добродетельности своей паствы… Но следующая мысль причинила ему боль: воспоминание о совершенном этой ночью в деревне убийстве…

Он быстрее прогнал ее как искушение и, отпуская грехи вдове торговца от имени божественного учителя, не позволил ни одной светской мысли отвлечь себя от точного исполнения священнических обязанностей.

Юбка прошуршала по деревянной скамье исповедальни, и настала очередь г-жи Виере произносить слова покаяния. Кюре слушал ее, покачивая головой и полуприкрыв глаза.

«Нет сомнения, эта заблудшая овца не живет среди нас…» На сей раз он размышлял о неизвестном, задушившем под прикрытием ночи несчастного коммивояжера.

«А почему, я вас спрашиваю? Под влияним каких злых сил? Подчиняясь какому темному постыдному мотиву?..»

Узнав об убийстве, кюре сразу же вообразил себе жалостную историю человека, обреченного на глубокую нищету, чья больная жена умирает без дорогостоящих лекарств, чьи дети с плачем просят есть. Эти романтические картинки если не оправдывали убийцу, все же позволяли понять его… Но у жертвы ничего не взяли. Казалось, злодеяние — дело рук самого Сатаны!

Кюре Рокюс перекрестился, как для того, чтобы отвести дьявольское влияние, так и чтобы заверить г-жу Виере в неизменном снисходительном внимании к ее рассказу о мелких опущениях и недостатках. В темноте послышался шепот, затем, уступив место Луизе Боске, жена мясника отошла в сторонку, ще, преклонив колени и опустив голову над сложенными руками, должна была прочитать три раза «Отче наш» и три раза «Богородице» в наказание за свои грехи.

От низкого звука, разнесшегося с колокольни, тишина словно пошла волнами, как вода от брошенного камня…

Кюре подумалось, что ночь уже, должно быть, окутала всю деревню. Зажжены лампы, заперты двери. Сады замкнулись в таинственности, звезды восходят на небе, а маленькие дети уже спят… Скольким из них приснится человек со страшным лицом, крадущийся вдоль стен, как скрывающееся животное?

Через минуту кюре даст отпущение грехов исповедующейся. Потом, как и каждый вечер, обойдет церковь, проследит, чтобы все двери были заперты. Через ризницу выйдет на тропинку, ведущую между могил небольшого кладбища на задах церкви к дому кюре. Там, придвинув кресло ближе к печке, он поужинает в обществе верной Эстелль, сварливой и преданной старой девы, служившей у него вот уже двадцать лет. Затем почитает свой требник, попивая кофе и куря трубку. В десять часов, он, как обычно, зайдет проверить, все ли в порядке в курятнике, задержится ненадолго, глядя в ночное небо. Вернется в гостиную, унося морозный воздух в складках сутаны, прочитает вечернюю молитву. Потом натертые воском ступени лестницы заскрипят под его шагами, он войдет с лампой в спальню и несколько минут спустя, вознося в сердце благодарность Господу за радости и беды прошедшего дня, скользнет в высокую кровать с выстиранными старой Эстелль простынями…

Сколько ежедневной безмятежности!.. Может ли быть, чтобы в те же часы божье творенье кружило по пустым улицам, звенящим тишиной, и преследовало с ненавистью себе подобного?

Кюре уловил тактичное покашливание и еще раз попенял себя за рассеянность. Прошептав традиционные слова, он наложил обычную епитимью из «Отче наш» и «Богородице», минуту собирался с духом и вышел из исповедальни.

Луиза Боске, прихрамывая, шла к своему стулу. Остановившись, она кивнула священнику:

— Добрый вечер, господин кюре.

— Добрый вечер, Луиза, — ответил священник.

Он подошел поближе:

— Как здоровье вашей покровительницы? Она, как и вы, дитя мое, пережила очень тяжелые минуты…

— Она очень испугалась, — спокойно заметила Луиза. — А я нет.

Кюре кивнул:

— Я восхищаюсь вашей храбростью. Но не следует доводить ее до безрассудства. Собирается ли госпожа Пети-Аве и после происшедшего жить одна с вами? Если бы я мог советовать…

Луиза Боске пожала плечами:

— За запертыми дверьми опасность невелика. Но госпожа Пети-Аве разделяет ваше мнение. Она попросила госпожу Мол ночевать с ней некоторое время.

— Правильно сделала! — решительно одобрил священник. — Пока не задержан человек, который… которого…

Слова не шли у него с языка, и фраза так и осталась незаконченной.

— Кстати, Луиза, — вспомнил он — у меня есть для вас красивая картинка… Они вам нравятся по-прежнему?

Он полистал требник. Служанка сложила тощие руки:

— О! Господин кюре!

— Держите, вот она. Это изображение Девы…

Он нацепил очки и вполголоса попытался прочесть:

— «Пресвятая Дева, в славе своей не забывайте о земных печалях. Бросьте милостивый взгляд на страждущих, на преодолевающих трудности и тех…» Постойте… «и тех…» Ах! Придется признать мое поражение. Мои глаза уже не годятся разбирать такой мелкий текст в такой темноте… Вы прочтете его вечером дома.

— Спасибо, господин кюре, — сказала Луиза. — Я буду с ней очень аккуратна, как и со всеми остальными.

Она вложила картинку в свой молитвенник и добавила уже совсем другим тоном:

— Сегодня днем госпожу Пети-Аве и меня допрашивал судебный следователь.

— А! — отозвался священник. — И… И что же он сказал?

— Назадавал нам столько вопросов… Он… Он спросил, кому госпожа Пети-Аве продавала шнурки.

— Шнурки? — удивился кюре. — Не стойте здесь, дитя мое. Идемте со мной. Я должен запереть двери в церковь. Вы прочитаете свою епитимью у себя вместе с вечерними молитвами… Но, что со шнурками?..

— Похоже, — ответила Луиза, — господина Виру задушили шнурком.