Но по возвращении в отель я почувствовала неловкость. Как можно писать человеку, с которым я никогда не встречалась? Правда, я была кинозвездой. Но разве это имело значение? Конечно, нет.

В страшном возбуждении я отправилась на обед с Айрин Селзник. Она была женой Дэвида Селзника, моего первого голливудского продюсера, и одной из моих лучших подруг. Айрин прекрасно знала меня.. Я сказала:

— Айрин, я посмотрела второй фильм человека по имени Росселлини. Это просто потрясающе. Я хочу написать ему. Десять лет подряд я снимаюсь в одних и тех же прелестных романтических фильмах. Теперь мне хотелось бы сыграть что-то реалистическое, что-то похожее на «Пайзу».

Айрин посмотрела на меня как на сумасшедшую.

— Но ты не сможешь этого сделать, — сказала она. — Не сможешь.

— Почему не смогу?

Айрин не отвечала. У нее была привычка долго и задумчиво смотреть на собеседника, прежде чем ответить. Я ждала.

— Он не поймет. Ему это покажется странным. Ты же не можешь сказать: «Послушайте, мне бы хотелось приехать в Италию...»

Она взглянула на меня, помолчала, а затем продолжила:

— Постой. Может быть, именно ты можешь. Вероятно, ты единственная, кто может написать письмо, которое не будет неправильно понято.

Итак, я написала письмо, надеясь, что оно вышло немного забавным и не очень пылким. Я сообщила, что прекрасно говорю на шведском и английском, знаю начала французского, а из итальянского мне известны всего два слова: «Ti amo»[3], поскольку в фильме «Триумфальная арка» по Эриху Марии Ремарку я играла итальянскую девушку, которая весь фильм говорила по-английски и лишь на смертном одре прошептала Шарлю Буайе: «Ti amo». Я считала, что письмо получилось легким, ни к чему не обязывающим, и, вернувшись в Голливуд, показала его Петеру. Он его одобрил.

«Дорогой мистер Росселлини.

Я видела Ваши фильмы «Открытый город» и «Пайза», которые мне очень и очень понравились. Если Вам понадобится шведская актриса, прекрасно говорящая по-английски, не забывшая свой немецкий, кое-что понимающая по-французски, а по-итальянски знающая только «Ti amo», я готова приехать и работать вместе с Вами.

Ингрид Бергман».

Письмо прибыло со мной в Голливуд, потому что адреса Роберто Росселлини я не знала. А поскольку не обнаружилось никого, кто бы мог его мне дать, письмо залежалось и здесь. Спустя несколько недель я шла по одной из голливудских улиц, когда меня остановил человек и попросил автограф. Пока я расписывалась, он сказал:

— Между прочим, я итальянец.

— Неужели? Тогда, может быть, вы знаете некоего Роберто Росселлини?

— Конечно, это же наш великий режиссер.

— Может быть, вы подскажете, как мне его найти в Италии? Вы не знаете, где он работает?

— Конечно, знаю. «Минерва Филм», Рим, Италия. Там вы его наверняка найдете.

Я пришла домой, взяла письмо, изменила дату, написала на конверте: ««Минерва Филм», Рим, Италия»— и опустила его в ящик.

У этого письма было самое любопытное путешествие из всех писем в истории. «Минерва Филм» была студией, где часто работал Роберто. Но он постоянно затевал с нею скандалы и затяжные судебные процессы. Пожалуй, ничто не доставляло ему такого удовольствия, как эти процессы. Каждое утро, снимая трубку, он размышлял: «С кем мне сегодня предстоит воевать?» Обе стороны вели борьбу как сумасшедшие, поэтому Роберто вовсе не был настроен на дружеские беседы с сотрудниками студии. В довершение всего в тот вечер, когда прибыло мое письмо, «Минерва Филм» сгорела дотла. Не осталось ничего, кроме пепла.

Дальнейшее достойно пера поэта, потому что, когда сотрудники студии расчищали то, что от нее осталось, они наткнулись на мое письмо. Оно было опалено лишь по краям, с совершенно неповрежденным текстом.

Они вскрывают его, читают. Оно кажется им очень смешным: Ингрид Бергман из Голливуда пишет Роберто Росселлини: «Я хочу приехать, чтобы сниматься в вашем фильме, ti amo».

Они звонят Роберто и говорят:

— Это «Минерва Филм», господин Росселлини...

— Мне не о чем говорить с вами, — отвечает Роберто и бросает трубку.

Они звонят снова, произнося на этот раз очень быстро:

— Послушайте, у нас очень смешное письмо для вас...

— Мне оно не нужно. — Бам! Трубка брошена опять.

Они звонят в третий раз.

— Это от Ингрид Бергман, адресовано... — Бам! Роберто снова нажимает на рычаг.

Потребовалась определенная настойчивость от секретарши, которая позвонила в четвертый раз. Тогда Роберто понимает, что ему придется выслушать ее, чтобы от него отстали.

— Господин Росселлини... письмо...

— Повторяю, мне оно не нужно. Выбросьте его. И прекратите мне названивать. — Бам!

Если бы они тогда сдались, я очень сомневаюсь, что когда-нибудь мне пришлось бы встретиться с господином Росселлини. Но они передали письмо ему прямо в руки, и Роберто, ни слова не понимавший по-английски, вынужден был взглянуть на него. Может быть, на него произвели впечатление американские марки и почтовый штемпель Голливуда, так как он позвал Лиану Ферри, которая в ту пору делала для него много переводов, и спросил:

— О чем здесь?

Когда Лиана закончила переводить, у Роберто все еще было совершенно отсутствующее выражение лица.

— Ну что? — спросила Лиана.

— А кто эта Ингрид Бергман?

Дело в том, что — думаю, вам нужно знать об этом, — будучи одним из известнейших итальянских режиссеров, Роберто имел несколько странную привычку: он совершенно не признавал актеров. Фильмы ему в общем тоже безразличны, и кинотеатры он посещал в редких случаях. Поэтому Лиана начала объяснять, кто я такая. Нет, он никогда не видел меня, никогда не слышал обо мне.

Тем не менее Лиана продолжала:

— Она стала знаменитой после «Интермеццо». Там еще был Лесли Хоуард, английский актер...

— А!.. — Роберто воспроизвел один из тех замечательных итальянских жестов, который выглядел так, будто он собирается обнять Колизей. — Подожди минуту... не с Лесли Хоуардом. То, что я видел... шведский вариант... да, как раз перед концом войны. Я отправился в небольшой городок на Север... там началась бомбежка. Никто не знал, кто это: американцы или немцы или те и другие; хорошего мало, когда везде рвутся бомбы. Я вбежал в ближайшее укрытие. Это был кинотеатр. Что может быть лучше, чем потерять жизнь, сидя с комфортом в кресле кинозала? Шел как раз этот фильм. Да... «Интермеццо»... Я просмотрел его три раза — не потому, что мне так понравилась девушка в фильме, а потому, что бомбили очень долго. Так это была она? Блондинка?

— Да, — терпеливо отвечала Лиана. — Это была она, блондинка. Пошли-ка ей лучше телеграмму.

Телеграмма пришла 8 мая 1948 года в Бенедикт-Каньон-Драйв, 1220, Беверли-Хиллз. В дом доктора Петера Линдстрома и мисс Бергман.

«Счастлив был получить Ваше письмо, которое — так случилось — прибыло в день моего рождения и явилось самым дорогим подарком. Хочу Вас уверить, что мечтаю сделать с Вами фильм. С этого момента буду делать для этого все возможное. Я напишу Вам длинное письмо, где изложу свои мысли.

Примите мое восхищение, мои самые лучшие пожелания. Роберто Росселлини.

Отель «Эксцельсиор», Рим».

Ингрид была взволнована, Петер отнесся ко всему этому безучастно, а Роберто обошел нескольких банкиров в Риме, чтобы достать деньги на создание грандиозного фильма, который он собирался снимать со всемирно известной кинозвездой, имеющей самый большой кассовый успех.

Вскоре пришло его письмо.

«Дорогая госпожа Бергман.

Я не писал Вам довольно долго, потому что хотел знать наверняка, что могу Вам предложить. Прежде всего я должен сказать, что у меня существует свой собственный стиль в работе. Я не пишу заранее сценарий, который — я так думаю — сужает, ограничивает возможности. Безусловно, когда я начинаю, у меня есть достаточно четкие идеи, различные диалоги, которые я, по мере того как ввожу их в действие, отбираю и улучшаю.