Чтобы успокоить тебя, хочу сказать, что ощущаю невероятную уверенность в себе и безмятежность. То, что происходит со мной, — самое лучшее из всего того, что может быть в моей жизни. Этот человек — единственный, кто меня прекрасно понимает и принимает со всем хорошим и плохим. Никогда мне не приходилось встречать от людей такого понимания».

15 июля 1958 года Ингрид писала Лиане Ферри:

«Дети все еще у Роберто. Как раз в тот момент, когда я собиралась совсем обозлиться на него, произошло несчастье: малышка Иза свалилась с аппендицитом. Сейчас уже все в порядке, но он не хочет отдавать мне детей еще две недели. Надеюсь, скоро он продаст свой телевизионный документальный фильм, — не может же это продолжаться вечно. Он не может понять, почему ему так не везет. Я пробую объяснить, что во многом виноват он сам, но в это он, конечно же, никогда не поверит».

Через десять дней она добавляла во втором письме:

«Сегодня вечером покидаю Париж, и дети опять будут со мной. По телефону они мне сказали: «Бедный папа, он проплакал всю ночь». Меня это сводит с ума; вместо того чтобы представить все происходящее как можно естественнее и проще, он обязательно должен устроить итальянскую мелодраму. Я пообещала, что они проведут с ним лето в «Санта Маринелле»».

5 сентября 1958 года — Лиане Ферри:

«Пиа полюбила свой дом во Франции, но больше всего она любит этот маленький остров. Конечно, он уникален, и я так рада, что она счастлива. Самое главное, она полюбила Ларса, — для меня нет большего счастья. Им так весело вдвоем. И все три девочки, все три мои девочки, счастливы за меня.

Я не так, как ты, волнуюсь о детях. Неужели Роберто задержит их в Италии? Его же самого там нет. И у него нет денег, по крайней мере пока нет, чтобы содержать их. Слава богу, меня это больше не касается. Когда я оглядываюсь назад, жизнь кажется мне кошмаром; перемены, путаница, обещания, непонимание, ложь... помогите! Милая, милая подруга, благодарю бога за таких друзей, как ты. Хорошо, если у тебя представится возможность приехать во Францию, тогда я покажу тебе человека, которого люблю. И наш чудесный дом».

И снова — Лиане. Из Жуазели, 5 октября 1958 года.

«Меня пугает, как ты предвидишь некоторые вещи. Снятся они тебе — или ты их предчувствуешь? Конечно же, с Роберто возникли сложности из-за детей. Он пытается найти любую возможность, чтобы получить над ними опеку. Я решительно против этого. Я сказала, что у нас должны быть равные права. Он находит любые предлоги, чтобы возвести передо мной преграды. К ним, например, относится и то, что дом в Жуазели куплен не на мое имя, а на имя Ларса.

Я предоставила Роберто право видеться с детьми в любой день недели, где только он пожелает, и быть с ними каждый второй уикенд. Кроме того, ему принадлежат два месяца с ними в Италии, в то время как мне остается всего один. А он жаждет еще и официального опекунства и говорит о собственном доме в Париже, где будет жить с детьми, когда имеет лишь номер в отеле «Рафаэль»! Да и тот не оплачен! Все свои требования он основывает на том, что я собралась замуж. Хотя в глубине души знает, что я никогда не разделю его с детьми, не заберу их из Италии. Я даже не знаю, что я еще могу сделать для него. Порою кажется, что ему доставляет удовольствие сама борьба и хождение по судам.

Слишком много лет я не представляла, что происходит вокруг меня, а теперь вижу со стороны, в какие игры он играет. Скажи хоть слово, и ты у него на крючке.

Если бы во все это не были вовлечены дети, мне было бы просто интересно изучать человеческий эгоцентризм. Но сейчас это меня, конечно, очень беспокоит».

Несколькими неделями раньше, перед тем как Ингрид закончила «Таверну шести счастливчиков», Роберт Донат -- блестящий английский актер, приглашенный на роль мандарина, — внезапно заболел. Были приостановлены все другие работы, пока он пытался озвучивать свою роль. Через несколько дней он умер. Многие его друзья считают этот фильм реквиемом по Роберту Донату. Сцены, где Донат и Ингрид играют вместе, удостоились похвал во всем мире.

Дилис Пауэлл писала в «Санди таймс»: «Мисс Бергман с ее чистосердечием, искренностью и естественной грацией обладает тем даром, который может передать безграничную доброту. Пожалуй, это лучшее и самое волнующее из того, что она сделала».

Лондонская «Дейли скетч» заметила, что «игра мисс Бергман была настолько прекрасной, что в некоторых эпизодах фильм достигал высот, не покоряемых кинематографом со времен Гарбо».

Журнал «Тайм», сетуя, что на фильм продолжительностью сто пятьдесят семь минут потрачено 5 миллионов долларов, писал: «Эта картина — наихудший образчик, созданный когда-либо на экране, перенасыщенный предметами китайского быта. Фильм насквозь феминистский, чересчур оптимистичный и приторный до такой степени, что его можно сравнить лишь с великим наводнением патоки в Бостоне в 1919 году». Но добавлял: «Бесспорно, что-то сохранилось в фильме от одержимости и твердости его героини».

Приехав через десять лет в Японию, Ингрид специально отправилась на Тайвань, чтобы попытаться увидеться с Глэдис Эйлуорд. Но приехала она слишком поздно. Глэдис умерла десятью днями раньше. Ингрид отослала маленькое грустное письмо в Англию Алану Бёрджессу:

«В конце концов, после всех этих лет, я здесь, а Глэдис уже нет. Так грустно. В полдень я пошла с Кэтлин Лангтон-Смит (молодой английской девушкой, которая приехала из Британии, чтобы помочь Глэдис в устройстве сиротского приюта, и после смерти Глэдис взяла его на себя. — А. Б. \ посмотреть дом Глэдис. Все осталось так, как было при ней. Ужасно тронула скромная обстановка в доме. Я встретила многих из ее воспитанников. Так странно, что я опоздала совсем на немного, сердце у меня просто разрывается. Она работала до самого последнего дня. Какая замечательная женщина».

Кэтлин Лангтон-Смит показала Ингрид толстую пачку вырезок из газет, фотографии Ингрид, которые она нашла в одном из ящиков буфета. Удивляло, что высокая женщина из Швеции и маленькая женщина из Лондона были во многом схожи; эмоциональные, решительные и свято верующие в то, что они делают. В дальнейшем Ингрид внимательно следила за тем, чтобы сиротские дома Глэдис Эйлуорд получали постоянную поддержку и помощь. По ее инициативе «Вэрайети клаб Америка» стал одним из самых великодушных меценатов этих приютов.

Избежать встреч с фотографами, репортерами в те месяцы, когда мы с Ларсом собирались пожениться, было почти невозможно. Ларс хотел, чтобы мы повидались с его родителями, жившими в окрестностях Гётеборга. Чтобы одурачить прессу, я сделала вид, что лечу к тете Мутти в Копенгаген. Я остановилась на ночь в копенгагенском отеле, а на следующее утро выскользнула через служебный ход и спряталась под одеялом на заднем сиденье автомобиля, который вел один из друзей Ларса, Фред Скааруп. Ларс совершенно открыто ехал в другом автомобиле, и все ринулись за ним. Теперь я могла сесть спокойно. Так мы и подъехали к дому, где жила тетя Мутти. Но там уже было полно репортеров. Они заметили меня. «Быстрее, гони», — прокричала я. Они впрыгнули в свои машины и помчались за нами. «Скорее поверни налево, — сказала я Фреду. — Потом притормози, я выкачусь и спрячусь. Пусть дальше они гонятся за тобой». Он быстро свернул в узкую улочку. Я открыла дверь и вывалилась прямо в снег, в канаву, где, свернувшись, ждала, пока репортеры проедут мимо.

Затем я пешком вернулась к дому тети Мутти, села в машину Ларса, и мы поехали к шведской границе. Однако и там были репортеры. Мне снова пришлось прятаться под одеялом. Конечно же, они разглядели Ларса и знали, куда мы направляемся. Когда он остановился, чтобы позвонить своим родителям, те сказали: «Весь сад заполнен людьми, на крышах машин установлены вращающиеся прожекторы, так что практически видны все подъезды к дому, откуда бы вы ни появились».

Ларс решил ехать в Дагеборг, он знал дорогу, по которой можно было подъехать к дому сзади. В кромешной тьме мы остановились перед кладбищем и стали пробираться между могилами. Перелезли через ограду и очутились на заснеженном грязном поле.