Наверное, он понял, как ошеломляет ребенка киностудия, потому что успокоился и сказал: «Вот ваши деньги». Я взяла их. Десять крон. Целые десять крон за то, что я получила один из прекраснейших дней в жизни. Мне было пятнадцать лет, и это были первые заработанные мною деньги.

в школьные годы застенчивость Ингрид приобрела такие размеры, что временами становилась похожей на нервное заболевание. Это был тип аллергии, который врачи никак не могли объяснить. Ее пальцы распухали так, что она с трудом могла ими шевелить. Набухали губы и веки.

Она отчетливо чувствовала, когда начиналось это набухание. Никто не знал причину этих приступов, и никто не мог посоветовать, как от них избавиться. Ее положили в клинику, где она получила несколько доз слабого облучения. Постепенно приступы отечности стали исчезать.

Покончила со всеми ее недугами и комплексами драматическая школа.

Драматическая школа оказалась просто чудесной. Я была счастлива. День ото дня я менялась к лучшему. Я стала ужасно счастливой, свободной, раскованной, ведь я наконец делала то, к чему стремилась. И давалось мне это без труда. Я легко понимала, что от меня требуется, когда мне объясняли, как овладевать своим голосом или двигаться по сцене. У нас были уроки балета, фехтования, истории театра, мимики и жеста, сценической речи, сценического мастерства. В самом помещении школы не было ничего особенного: пара больших комнат на одном из верхних этажей. Достопримечательностью являлся большой стол, на котором каждый вырезал свое имя. Там можно было найти много знаменитых имен: Грета Гарбо, Сигне Хассо, Мэй Зеттершинг, Вивека Линдфорс. Я чувствовала, что вошла наконец в круг избранных. Меня впустили в него. Помню, как я подошла к маленькой двери служебного подъезда и остановилась там, переполненная счастьем, с одной мыслью: «Я здесь!» Это мой дом. Я могу войти туда, и мне скажут: «Привет, Ингрид», я часть их мира. Я была так горда. Кроме того, все студенты могли посещать спектакли совершенно бесплатно. Пускали нас не в партер, конечно, на галерку. Но каждый вечер мы имели возможность смотреть великолепных актеров и актрис. Репетиции нам посещать не разрешалось, но мы и туда проходили. Ключи от верхних ярусов находились у билетеров, но мы научились обходиться обыкновенной шпилькой. Конечно, работники администрации знали об этом: в свое время и они практиковали то же самое. Изредка, в те моменты, когда мы слишком громко хихикали над смешной фразой, снизу раздавалось: «Там кто-то есть наверху?» Мы замирали.

Мне было уже восемнадцать, когда я отправилась на свое первое настоящее свидание. В начале 30-х годов в Швеции почти все подростки — четырнадцати-шестнадцатилетние — ходили на танцы, прогуливались под ручку и сходили с ума по двадцать четыре часа в сутки. К пятнадцати годам у меня за плечами уже было несколько таких пылких увлечений. Но именно тогда я сделала ужасное открытие: я не пользуюсь успехом у мальчиков. То ли их пугал мой рост, то ли моя неуклюжесть, я была слишком серьезна, постоянно краснела и не умела поддерживать разговор. Это был настоящий кошмар. Оставался единственный выход: сделать вид, что мальчики меня не интересуют. Я говорила: «Ненавижу мужчин». Это давало мне преимущество, вокруг меня создавался ореол мужененавистницы.

Но девочки мне тоже особенно не симпатизировали. Поэтому я уединялась со своей любовью к игре и страстью к театру.

Но вот однажды кузины пригласили меня провести вечер в компании с ними и симпатичным молодым дантистом по имени Петер Линдстром. Я считала, что он слишком старый - целых двадцать пять лет. Но кузины настаивали: он такой красивый, обаятельный и, кроме того, у него есть собственный автомобиль.

Я упрямилась: «Как я пойду?.. Мне нечего надеть. И этот «Гранд-отель»... я там никогда не была... Огромный ресторан, где ужинают, танцуют... О нет, нет...»

На самом же деле я была очень взволнована. Долго уговаривать меня не пришлось.

Мы подошли к «Гранд-отелю», где нас должен был встречать Петер Линдстром. Втроем вошли в зал, сели лицом к дверям. Десять минут, двадцать — Петера нет. Последовали объяснения кузин: «Он так занят, он же дантист, он зависит от пациентов. Они могут задержать, он же не вправе бросить их в середине приема. Не волнуйся, он придет».

Примерно через полчаса я увидела, как в двери входит молодой человек, и сразу поняла, что это Петер. Я сказала:

— Это он, не так ли?

— Да, да. Это он. Привет, Петер.

— Прошу прощения. Я немного запоздал.

— Ничего страшного. Знакомьтесь. Ингрид... Петер Линдстром...

Он сел около меня, и первое, что сказал мне, было: «Мне нравятся ваши волосы».

Мои волосы были гладко зачесаны назад и собраны сзади в маленький пучок, как у школьной учительницы. Вслед за этим последовало: «Какой у вас красивый глубокий голос».

«Ну что ж, — подумала я. — Не так плохо: ему нравится мой голос, мои волосы». Я почувствовала себя намного увереннее.

Мы провели прекрасный вечер. Через несколько дней кузины снова позвонили и сказали, что Петер хочет встретиться с нами еще раз. На меня он произвел огромное впечатление.

Вскоре мы стали видеться постоянно. Он звонил мне, приглашал на ленч. Оглядываясь назад, я бы сказала, что это была спокойная дружба, постепенно переходящая в любовь.

Дядя Отто и тетя Гульда всячески меня поощряли. Они любили Петера. Он принадлежал к хорошему кругу, имел солидную профессию. Петер нравился всем, он был прекрасный спортсмен и вообще блестящий молодой человек. Разумеется, я попала под его влияние.

Я задавала ему кучу вопросов, безоговорочно веря в его суждения. Он был очень занят, но мы тем не менее каждую субботу встречались за ленчем, а по воскресеньям уезжали за город. Вся зима прошла в длинных прогулках пешком и на лыжах.

Думаю, Петеру потребовалось много времени, чтобы осознать, что он влюблен в меня. Хотя увлечение актрисой вряд ли входило в его планы. Он очень интересовался театром, среди его друзей были артисты. Мы все время ходили по театрам и кино. Тем не менее я не думаю, что он собирался когда-либо жениться на актрисе. Мы просто нравились друг другу, приятно было находиться вместе... Он влюбился, не подозревая, что с ним произошло.

Кто же такой был Петер Линдстром, оказавший столь сильное влияние на жизнь Ингрид Бергман? Высокий, со светло-русыми волосами, красивый. Очень красивый. Хороший боксер среднего веса, прекрасный лыжник, превосходный танцор. Любитель посмеяться. Порой он разыгрывал из себя клоуна, что вызывало всеобщее веселье. Он действительно любил Ингрид. В те ранние годы они прекрасно чувствовали себя вместе.

Через три месяца взаимоотношения Ингрид с другим сердечным увлечением, Королевской драматической школой, потребовали от нее невероятного напряжения сил. Их завершение оставило у Ингрид чувство недоумения и досады.

Однажды, идя по коридору, она, не ведая того, попала на глаза режиссеру Альфу Шёбергу. Он был как раз тем членом жюри, который встретился с нею много лет спустя в Италии. Он только что начал репетировать новую пьесу. Пропустив ее, он повернулся и посмотрел вслед девушке. Через пять минут он был в кабинете Улофа Муландера, директора Королевского драматического театра.

— Улоф, эта новая девушка, блондинка, просто находка для моей постановки.

— Вздор, Альф. Она только в сентябре к нам поступила. Совершенный новичок. Ты можешь взять какую-нибудь девушку из тех, что проучились положенные два года.

— Но мне нужна именно она. У нее внешность, которая мне нужна. Воплощенная невинность. В конце концов, здесь театр, а не просто государственное учреждение. Из любого правила надо делать исключение, если это необходимо. Я все беру на себя. Скажешь, что это мой грех.

Какое-то время Улоф колебался. Затем сказал:

— Хорошо, делай, как считаешь нужным. Но будут неприятности.

Ингрид не могла поверить в свою удачу. Проучиться всего три месяца — и начать репетиции с настоящими звездами, с Игной Тидбалд и Ларсом Хансоном. Перед ней распахнулись врата рая.