Что в этом рассказе противоречит исторической правде? Только одно — слова «Петра» о происхождении вида дикой крымской лошади:
«— При каждой эвакуации часть лошадей оставалась брошенной на произвол судьбы. Они уходили в леса и здесь быстро дичали».
То есть со второй фразой все в порядке: лошади действительно уходили и дичали. Непорядок в первой фразе, точнее в одном слове:
Дело в том, что до 1920 года все армии, оставлявшие Крым (большевики в 1918 и 1919 годах, немцы в 1918-м, белые в 1919-м), уходили с полуострова по суше. Понятно, что бросать лошадей и передвигаться на своих двоих никому бы и в голову не пришло. А немцы вообще проводили плановую эвакуацию по железным дорогам, забрав с собой в эшелоны абсолютно все движимое имущество, включая лошадиный контингент.
И лишь однажды распорядок действий был нарушен:
«На пристани дым коромыслом. Давка увеличивается. Между людскими толпами уныло бродят всеми покинутые лошади, чувствуя близкую гибель от голода и жажды»[188].
Это Керчь. Ноябрь 1920-го… Грузятся на корабли все три казачьих полка 3-й Донской дивизии.
А вот отступает к Севастополю Дроздовская дивизия. На ее пути —
«Брошенные кони, бредущие табунами»…[189]
Еще один крымский порт, еще один очевидец:
«…казаки… [с]о слезами на глазах… прощались со своими боевыми конями, целовали их и, перекрестившись, шли к пристани. Другие старались не смотреть в глаза своих любимцев, чувствуя себя виноватыми. Некоторые кони инстинктивно чувствовали предстоящую разлуку и пугливо поводили ушами, сиротливо озирались и жалобно всхрапывали. „Эх, Васька! Вывозил ты меня из беды. Пятьдесят красноармейцев на тебе я зарубил, а теперь оставляю тебя для этой сволочи, — сокрушался один казачий офицер, снимая седло и уздечку. — Смотри, брат, — не вози красного, сбей его с седла, как сбивал ты всякого, пока я не овладел тобой. Прощай, Васька!“»[190].
И, наконец, всё вместе: очевидец, Крым, кони и литература — стихи Николая Туроверова, написанные 20 лет спустя в Париже:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы.
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо.
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
Только тогда, в ноябре 1920 года, садившиеся на суда кавалеристы бросили на берегу своих верных коней. И Беляев описал именно это событие. Ну а если в Крыму установилась советская власть, то большевику прятаться от нее в горных трущобах никакой нужды не было. И, значит, загнанный беглец Бойко мог быть только белогвардейцем!
Попутно решается еще одна загадка: кто такой «Петр»? Вот подробное описание его внешности и места обитания:
«…у правой стены, в небольшой выемке, находилась кровать, сделанная из сучьев, покрытая мхом и сухими листьями. Серый, изорванный кусок материи — быть может, остатки шинели — служил одеялом. У изголовья кровати стояла винтовка. Старый шомпол был воткнут в расщелину скалы над костром. На шомполе висел солдатский котелок. Обитатель пещеры, несомненно, имел отношение к армии. Но какой армии: красной или белой? Был ли он, так же, как Бойко, случайно оторван от своих и отсиживался здесь в ожидании перемены, бежал ли с фронта, как дезертир, или, быть может, это был просто бандит, выходивший из своих лесов в смутные дни безвластья, чтобы пограбить, и, как зверь, скрывавшийся в свою нору, когда власть — для него все равно какая — восстанавливала порядок?..
Бойко пытался разрешить этот вопрос, изучая внешность хозяина пещеры.
У него было грубоватое, обросшее рыжей бородой лицо, сонные, небольшие глаза. <…> Если сбрить эту бороду, оставить усы, то такое лицо можно встретить среди старых армейских капитанов».
Тайна личности «Петра» раскрывается просто: он не красный, не белый — он зеленый!
Прозвали их так оттого, что жили они в лесу. А в лес их привело сильнейшее нежелание становиться на любую из сторон — большевиков или белогвардейцев. Хотели же они только одного — мирной спокойной жизни. А поскольку мира и покоя им не дали, они воевали и с красными, и с белыми.
Покончить с зелеными большевикам удалось лишь через два года после захвата Крыма — в конце 1922-го…
Вот такой рассказ вышел из-под пера Беляева. Но написать — это одно, а напечатать совсем другое. Понятно, что признаться в сочувствии к белякам редакция «Всемирного следопыта» не собиралась. И заставила автора выдать белое за красное. Что тот с грехом пополам и сделал…
А теперь несколько слов о подзаголовке — «Необычайные приключения подпольщика».
«Подпольщиком» называется не тот, кто сидит в подполе, а тот, кто ведет подпольную борьбу. Бойко же потерял сознание еще при советской власти и, придя в себя, вначале прятался, а потом сбежал, чтобы спрятаться получше… Так что, скорее всего, глупейшим подзаголовком мы обязаны редактору — решил подстраховаться на случай, если у какого-то читателя еще не отшибло историческую память…
Глава двенадцатая
НОВАЯ МОСКВА
Итак, в начале 1923 года Беляев приехал в Москву. До того он бывал здесь неоднократно — каждая поездка из дома в Демидовский лицей и обратно приводила его на Северный (Ярославский) вокзал. О баррикадах в декабре 1905-го и напоминать не стоит. Но нынешний приезд не был похож ни на один прошлый — впервые Беляев вознамерился стать москвичом. Да и Москва была уже мало похожа на знакомый Беляеву город. Теперь это была столица России. Суетливая, нелепая, даже отвратительная, но новая Москва.
В новой Москве и хотел Беляев начать новую жизнь…
Он даже не понял, как сказочно ему повезло: без мытарств, беготни и унижений получил в полное свое распоряжение то, что в тогдашней Москве составляло высшую меру измерения жилых помещений — комнату!
И совсем скоро принимал в этой комнате приехавшую из Ялты жену. А когда она приехала, обладатель московской жилплощади оказался еще и трудоустроен: работал в Наркомпочтеле — Народном комиссариате почт и телеграфов. Дочь полагала, что он работал там плановиком[191]. Поверить в такое трудно. Плановик занят разработкой производственных планов, составлением смет, проверкой эффективности использования вложенных средств… То есть именно тем, в чем у Беляева специальных знаний и навыков не было напрочь. Поэтому гораздо более убедительным выглядит сообщение вдовы о том, что в Наркомпочтеле Беляев служил юрисконсультом[192].
Мы помним неоднократные заявления Беляева о том, что никакой тяги к занятиям юриспруденцией он не испытывает, и были свидетелями его удавшихся попыток переменить род занятий. Речь, понятное дело, идет не об угрозыске, а о журналистике.
Беляев и на этот раз остался верен себе. Наркомпочтель издавал ведомственный журнальчик — «Жизнь связи» (с 1924 года — «Жизнь и техника связи»), и Беляев немедленно с ним подружился. Едва успев приступить к работе в наркомате, он принес в редакцию первую статью — пока в рамках своих служебных занятий: о юридических аспектах международных почтовых связей СССР. Статья была подписана одной буквой: Б,[193] До конца 1923 года за такой же подписью журнал напечатал еще несколько статей, но утверждать, что их автором был Беляев, мы не можем[194].
