– Вроде настоящие?

Она спрятала деньги в карман:

– А вы здорово умеете спорить… Где-то учились?

– В Шанхае довелось поработать в чайной компании. К нам купцы приезжали со всего света.

Закатное солнце падало из окна на Нину: лицо ее оставалось в тени, а руки и грудь в вырезе пестрой кофты казались золотисто-розовыми.

– Спасибо за помощь, – поблагодарила она. – Жора сказал, что вы не собираетесь нас выселять. Я понимаю, вам деньги нужны, но я могу расплатиться только весной… Правда, мне нечего оставить в дополнительный залог, кроме мебели и столового серебра.

Клим смотрел на нее, прикусив губу. Нина торговалась с ним точно так же, как с Архипом.

– Что я буду делать с вашей мебелью?

– Тогда давайте перепишем вексель, – торопливо предложила Нина. – И в марте… нет, лучше в мае… я пришлю вам деньги. Мой друг помог мне получить казенный подряд, так что мы выкрутимся.

– Друг – это Матвей Львович?

Нина удивилась:

– Да. Откуда вы знаете?

– Слухами земля полнится.

– Значит, договорились? Я вернусь в Нижний Новгород, и мы все оформим. Только прямо сейчас я не могу ехать в город – у меня тут дела.

Она нетерпеливо постукивала кольцами об оконную раму.

– Договорились, – ответил Клим.

– Отлично! Ну тогда до свидания.

Нина выбежала в сени. Со двора доносилась пьяная песня:

Клим провел ладонями по лицу. Получи, авантюрист… Ты подходишь ей, как танго к балалайке. Она будет любезничать с тобой ровно до тех пор, пока ты не погасишь вексель: это все, что ее интересует.

Входная дверь скрипнула, и Нина вновь появилась на пороге:

– Может, вы погостите у нас? Когда вы еще попадете в наши края?

Не обольщайся. Ей просто страшно отпускать тебя назад к присяжным поверенным: они наверняка скажут, что ты сошел с ума, давая ей отсрочку.

Клим прогуливал дела, как двоечник уроки. Он сделал из камешков болеадорас[14] и учил Елену с Жорой метательному искусству гаучо, бесстрашных аргентинских скотоводов. Нина смотрела на брата, улыбаясь:

– Только не перебейте друг друга.

Ездили на завод, на поля, плавали на лодке по заросшим кувшинками заводям. Черные топляки выглядывали из воды как доисторические звери; сутулая цапля стояла на отмели, и ее отражение расслаивалось зигзагами.

Взбирались на кручи, перепрыгивали с камня на камень, а потом неслись вниз и падали в мелкий речной песок. Жора и Елена возводили крепости, Нина плела венки из рябины, Клим обводил травинкой след от ее руки.

«Мне нет дела до твоего покойного графа, о котором ты то и дело вспоминаешь. И даже председатель Продовольственного комитета меня не смущает. Просто будь рядом».

Клима восхищало в Нине сочетание тонкой женственности, силы воли и деловитости. Девочка-филигрань, кружево из металла. Он сам ничего не понимал в сельском хозяйстве, а уж тем более в шлихтовальных машинах и варочных котлах, и не переставал удивляться тому, как Нина со знанием дела разговаривает с мастерами в цехах или спорит с поставщиками о составе пропитки.

К негодованию дяди Гриши, она всюду совала нос.

– Что ты за мной подсматриваешь? – сердился он.

– Я у тебя учусь.

Ей хотелось развиваться, умнеть и расти над собой – ничего общего с ковалихинскими девицами, мечтающими о богатом женихе только для того, чтобы не работать, или с дамами, изливающими непонятые души в халтурных стихах и картинах.

Нина утверждала, что занимается заводом ради денег, но Клим сомневался в этом: она была слишком азартной и честолюбивой. Ей хотелось «доказать им всем», а в первую очередь себе, что она многого стоит. Такие беспокойные люди не способны достичь божественной нирваны: они все время будут находить себе занятие и упорно карабкаться наверх.

Как-то раз, поджидая Нину у конторы, Клим залюбовался на белок – молодых, бойких, рыжеухих: они носились друг за другом по огромной сосне; древесная труха сыпалась из-под быстрых лапок.

Нина была из этой беличьей породы: она жила, распушив хвост, прыгая очертя голову. Она рисковала чаще, падала больнее, но от нее невозможно было отвести взгляд.

Иногда они устраивали грибные набеги, шли по неведомым тропам, темным, как тоннели. Земля после ночного дождя слегка пружинила под ногами. Запахи прели, грибов, близкой реки – так надышишься, что кончик носа холодеет.

Впереди всегда Жора с Еленой, следом Нина – в фетровой шляпе и охотничьей куртке. В косе – запутавшаяся ольховая шишечка. Нагнать, схватить за плечи, развернуть к себе и поцеловать…

Нина оглядывалась на Клима:

– Я специально для вас подосиновик на обочине оставила – вы что же, не заметили его?

Какое там!.. Она смеялась:

– Тоже мне грибник!

Нина всегда набирала полную корзину, а Жора с Еленой больше дурака валяли: завидев сыроежку с обломанным краем, они вопили «Мое!», спорили из-за нее и покатывались со смеху.

Обедали, сидя на поваленных деревьях, хлебом и ледяным молоком из фляжки. Один раз видели лису. Жора погнался за ней и свалился в ручей.

– Поделом, – сказала Нина, помогая ему снять мокрый свитер. – Лис нельзя обижать.

– Эх, мне бы ружье! – стучал зубами Жора.

Нина отдала ему куртку. Она ухаживала за братом, давала ему съесть с ладони запоздалую малинку. Если она любила кого-то, то не скрывала этого.

Возвращались во временно оживший барский дом – измученные не столько ходьбой, сколько терпкостью воздуха и красотой навалившейся осени. Сидели все вместе на залитой солнцем веранде. Нина и Елена чистили грибы – у обеих черные пальцы от грибного сока; Жоре велели нанизывать боровики на тонкие прутики. Климу как гостю поручили занимать другого гостя – Григория Платоновича, который прятался у них от строгой Варвары.

– У вас осталась супруга в Аргентине? – спросил тот, раскуривая цигарку. – Или, может, невеста?

– Нет.

Григорий Платонович пустил дымное колечко:

– Что ж вы не подыскали себе девушку?

– В пять лет собирался жениться на няне, но получил отказ. С тех пор что-то не тянет делать предложения.

Клим заметил, как Нина подняла голову и внимательно посмотрела на него. Солнце просвечивало сквозь поля ее соломенной шляпы, и у Нины по щекам разгуливали крошечные сияющие веснушки. Она отвернулась, и они искрами пронеслись по ее лицу – будто ветер погнал золотую пыль.

Девушки, конечно, были – просто сейчас странно о них вспоминать. И еще невыносимо слышать, как Елена просит Жору заправить ей за ухо выбившуюся прядку – он заправлял и, никого не стесняясь, целовал свою душеньку в висок.

– Это хорошо, что вы не оставляете моих племянников, – сказал Климу Григорий Платонович. – А то народ у нас дикий: черт его знает, что ему в голову взбредет. Ехали бы вы, ребятки, в Нижний от греха подальше.

На Клима накатывала тоска, стоило ему подумать об этом. В городе все пойдет по-другому.

Острое, невыносимое чувство скоротечности… Климу позволено быть с Ниной завтра, послезавтра, может, еще немного. Она отгораживалась от него непробиваемой вежливостью и нестерпимым гостеприимством. Принимала подношения: ежика в шляпе, черные сливы, связку окуней, – но всегда отодвигалась, если Клим оказывался слишком близко: в таком подарке она не нуждалась.

– Пойдем пошепчемся, – позвала Елена.

Нина пошла вслед за ней к беседке, увитой пожелтевшими листьями дикого винограда. Елена смахнула со скамьи невысохшие капли дождя, но на облупившейся краске все равно остались разводы.