У Вас, за последним воскресным чаепитьем, была, конечно, — чепуха, и, кажется, Д<митрий> С<ергееви>ч от этого изнывает, а Вы гораздо меньше, потому что снисходительнее. Удивительно, что «напряженность разговора обратно пропорциональна количеству говорящих». Это почти формула. Напряженность — т. е. уровень. С глазу на глаз люди не станут говорить глупости и отшучиваться ото всего, втроем — чуть больше, а если четыре-пять — так все там и катится. Veuillez agreer l’expression de mes sentiments respectueux[286]. Преданный Вам Г. Адамович 33 25 июля <1928> Дорогая Зинаида Николаевна Я уже с неделю в Ницце. Но уверен, что ввиду крайней жары Вы поехали в Ваш горный шато[287] и потому не рассчитываю Вас видеть. Не знаю, перешлют ли Вам письмо. Напишите, будьте добры, — «как и что». В Париже мерзость запустения. Все-таки там ведь (зимой) сложилась какая-то «жизнь», — и я иногда боюсь: а вдруг даже и этого не будет? Не возобновится после дачного распыления? Когда я уезжал из России, я хотел вернуться во что бы то ни стало — потому что «трудно начинать новую жизнь». Ну вот, все мы начали. Но опять оборвать и опять начинать я, по крайней мере, не желаю. «Исповедую подлость», как сказала бы Марина. Впрочем, все это только в теории. В ожидании письма целую Ваши руки и прошу передать мой поклон Дмитрию Сергеевичу и «Володе». Преданный Вам Г.Адамович <Адрес в Ницце> 34 16. VIII.<19>28 г. Дорогая Зинаида Николаевна Получил сегодня Ваше письмо — и читал его со «смятением». За что Вы меня попрекаете? Это первое письмо, которое я от Вас тут получил. Или Вы забыли, что мне до сих пор не писали, или опять… письмо пропало. Я удивлялся, что от Вас нет ответа, но решил выждать. Лето, жара да может быть и что-нибудь другое[288]. Надеюсь, теперь наша переписка наладится. Как Вы знаете, я корреспондент исправный. Что Вы «имеете сказать мне», как пишете? Сообщите, ради Бога. В одиночестве «мы любопытны и не ленивы»[289]. «Корабль» я действительно надул, но по полному забвению (честное слово) и без всякого злого умысла. Напишу сегодня Терапиано, чтобы не обиделся[290]. А вообще — ничего нового. Я пишу чушь и читаю чушь. Впрочем, сегодня собираюсь писать о Толстом, к «столетию»[291]. Я бы хотел еще в «Зел<еной> Лампе» затем к нему вернуться[292], ибо все больше становлюсь его «поклонником», в пику Вашему Соловьеву. Надеюсь на вести от Вас. Долго ли Вы еще в Торане? Целую Ваши руки. Преданный Вам Г. Адамович Получили ли Вы том шепеляво-теневого «радотажа»[293]? 35 23. VIII.<1928> Дорогая Зинаида Николаевна На Ваш пространный выговор и «указания» — термин Ваш — я нисколько не обижен, конечно, но удивлен. Почтой я не заведую и за потерю писем не отвечаю. О «Корабле» забыл по многим причинам, о которых рассказывать скучно. Но признаюсь, могу забыть и без причин. C’est a prendre ou a laisser[294]. В особо-родственных чувствах к «Кораблю» я никогда не изъяснялся. Наконец, о нарушении могильного договора[295], — сознательно не нарушал, и на упрек без «фактической подкладки» ответить не могу. Конечно, 1/100 часть нарушения была и должна быть, мелочь какая-нибудь. Вам ли это не понять? Ведь это входит само собой в договор. Исключения в правилах, яды в медицине и т. д. Но, может быть, я сболтнул 2/100, да и то никому как спарже, которая сам такая могила <так!>, что ему можно открыть план убийства Пуанкарэ[296]. Один наш общий приятель говорит о Вас — «женщина великого гнева»[297]. Я иногда чувствую это, — впрочем, редко, за что при гневном Вашем характере приношу Вам благодарность. Все это пустяки, конечно. В Thorenc я не могу приехать, к сожалению. Подождем, когда Вы с Ваших высот спуститесь — тогда приеду в «глубокой ночи». У меня к Вам большая просьба: Вы пишете стихи, и пришлите их, пожалуйста. Я бы сказал, что в ответ пошлю свои, но когда-то Ахматова жестоко обиделась на М.Струве за такое «и я тоже»[298]. А так как я в трепете, то и опасаюсь. Вы, вероятно, морщитесь на мою советскую «меледу» в «П<оследних> Н<овостях>»[299]. Что делать! «Наш читатель это любит», как говорит Кантор. Толстого я написал и послал, — но что из этого выйдет, не знаю. Это все-таки не «меледа», и писал я с интересом, впрочем, ежеминутно одергивая себя для «нашего читателя» и разъясняя всякие 2 х 2. А во-вторых, сегодня Маклаков расписался вовсю, — и очень недурно, кстати[300]. Затем, я писал как продолжение споров в «З<еленой> Л<ампе>» — что многим окажется непонятным[301]. Поэтому сомневаюсь. Знаете, я прочел наконец «Жизнь Арсеньева»[302] очень внимательно — это прелесть, и я не понимаю, почему было некоторое «неодобрение». Мне лично не по сердцу это «прощание с погибшей Россией», т<ак> к<ак> меня оно не трогает и я могу «распроститься» легче. Но именно Бунин должен был такое славословие сочинить, и, право, было бы все-таки обидно за «матушку-Русь», если бы никто ей хорошей отходной не пропел. Это национальный монумент, и мне жаль, что я не могу об этом написать: 1) автор непременно обидится, 2) читатели непременно скажут, «опять подлизывается к Б<унину>» и т. д. Напишите, пожалуйста, о дальнейших планах, на кот<орые> Вы намекаете. Меня несколько смущает «Мессия» и «П<оследние> Н<овости>». Написать? Какова их позиция? Что думает Д<митрий> С<ергеевич>? Я думаю, до приезда Мил<юкова> они ни на что не решатся. Да и книги у меня нет[303]. Целую Ваши руки. Не сердитесь на первую часть письма. Это тоже в «сердцах». Преданный Вам Г. Адамович 36 Дорогая Зинаида Николаевна Наша переписка что-то не ладится в этом году, — т. е. не сбивается на «интересное». Нельзя же считать интересным то, что было до сих пор, — не то упреки, не то «пикировку». Разрешите уж и мне один упрек, — единственный и последний: как Вы не понимаете, что я иногда пишу или говорю «так», сам зная, что говорю ерунду, и в твердой уверенности, что это так воспринимается и партнером (или читателем). Это плохая привычка, может быть, но в оправдание-это пушкинская привычка, «tres Petersburg». Ни капли снобизма, а «в плоть и кровь». Ну вот, так я и написал Вам про Ахматову и Струве, а Вы мне в ответ нотацию. Конечно, можно всегда серьезно, — но лучше приберечь до крайней необходимости[304]. У меня ее еще не было. Впрочем, довольно об этом. Если Вы покупаете «Nouvelles Litteraires», прочтите в последнем номере статью Монтерлана «Толстой и семья»[305]. Очень грубо, до возмутительности, местами глуповато, но любопытно. Это, кстати, очень талантливый человек. Я Вам когда-то про него говорил. Очень верно, что «l’ideal de l’amour» — это любовь неразделенная. Мне всегда странно читать вещи настолько мои, свои за чужой подписью. А это бывает[306]. вернуться Соблаговолите принять выражение моих почтительнейших чувств (франц.). вернуться Летом 1928 Мережковские жили по адресу: Chateau des IV Tours. Thorenc (Alpes Maritimes). Описание этого замка — в письме Гиппиус от 18 августа 1928 (Пахмусс. С.377). вернуться Письмо Гиппиус, о котором пишет Адамович, нам неизвестно. Свой ответ от 18 августа она начинала: «Разные бывают дары, разные уменья. У вас изумительное неуменье — получать письма! На этот раз уже никакой тени сомненья, что виноваты вы: мое первое письмо опускал Володя и — в моем присутствии (на почте в Thorenc)» (Пахмусс. С.377). вернуться Перефразировка пушкинских слов: «Мы ленивы и нелюбопытны» (из «Путешествия в Арзрум» — Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1948. Т.8, кн. 1. С.462). вернуться Ответ на упрек Гиппиус: «Затем скажу вам откровенно: мне не понравилось, что вы “забыли” о Корабле. Если вы можете сказать: “да, сделаю” и потом не только не сделать, но даже забыть, что вы это сказали, — этак вы от себя можете ожидать всего, до забвенья собственного имени. Не столько для Корабля важен этот странный факт, сколько для вас» (Пахмусс. С. 378). вернуться Имеется в виду статья «Толстой» (ПН. 1928. 9 сентября). вернуться От radotage (франц.) — вздорная болтовня. Имеется в виду книга Г. Иванова «Петербургские зимы» (Париж, 1928). «Шепелявая тень» называлась статья Игоря Северянина о газетном варианте мемуаров, печатавшемся под названием «Китайские тени» (За свободу! 1927. 3 мая). Посылая вырезку из газеты Адамовичу, Гиппиус писала ему 10 июня 1927: «Вторая вырезка — для Г.Иванова, адреса которого я не знаю (и вам будет любопытно прочесть). Если он уехал в Ригу — пошлите ему в виде предупреждения: ведь именно там, т. е. где-то близко, поджидает его “нежный и вуалевый” поэт для “скорого и личного свидания мужчин”» (Пахмусс. С.346). После этого прозвище «шепелявая тень» надолго пристало к Иванову. Отвечая на этот вопрос, Гиппиус писала: «Шепелявую тень получила, тотчас прочла и даже возгорелась внезапным желанием о ней написать. У меня была целая “идея” — строк на сто. Но Володя сказал, что будет писать он, что давно уж обещал. Хотя знаю, что он 3 стула просидит, пока напишет, но мой пламень погас, кстати и Возрождение претит. Ну, я для себя, схематично, кое-что запишу» (Пахмусс. С.378). Рецензии Злобина и Гиппиус на «Петербургские тени» нам неизвестны. вернуться Надо или принять это, или не обращать внимания (франц.). вернуться 18 августа Гиппиус писала: «Есть и второе тоже не понравившееся мне. Это когда я случайно узнала, что вы не очень-то держите наш “могильный” договор. Конечно, это пустяки, мелочь из мелочей, и в “могиле” — то ничего не было, так разве, для примеру… а все-таки, хоть и шуточный, а был же “договор”? Я, по старинке, за всякий; даже шуточный…» (Пахмусс. С.378). Получив данное письмо Адамовича, она отвечала 25 августа: «Что касается “договора”, то это изумительные пустяки, и “фактическую подкладку” я вам изъясню, если будет время. Но есть другое, меня не касающееся, а потому, как всегда, меня более интересующее. Я очень нелюбопытна к содержанию так называемых сплетен. Но вообразите, что А. говорит: я свидетель, что было так. Но В. говорит: я свидетель, что было наоборот. Ведь было-то как-нибудь по-одному. Значит, или А., или В. - врет. Мне, допустим, все равно, как было. Но что В. (или А.) говорит неправду — мне уже делается интересно. Почему? Зачем? И как это он? Или он так, неправдой, видит? Здесь опять начинается мое бескорыстное интересованье человеческой, чужой, психологией (или “душой”, пожалуй)» (Там же. С.380). Однако о каком «могильном договоре» идет речь, мы не знаем. вернуться Раймон Пуанкаре (1860–1934) — премьер-министр Франции в это время. вернуться Отсылка к названию книги А.Л.Волынского «Книга великого гнева» (СПб., 1904). Гиппиус отвечала: «Думаю, что оба мы с вами не заслуживаем звания людей “великого гнева”» (Пахмусс. С.379). вернуться По поводу этого анекдота Гиппиус писала: «К чему, во-первых, этот пример с Ахматовой и Струве? Со всех сторон явно ни к чему. Я не Струве, вы не Ахматова, но совершенно так же и не наоборот. Останемся каждый сам по себе» (Пахмусс. С.379). вернуться Большая часть «подвалов» Адамовича в его первый год в «Последних новостях» была посвящена советской литературе, в частности и тот, что вышел в день написания письма, 23 августа, под заглавием «Зеркало жизни» (о романах Караваевой, Дорогойченко, Лузгина и Панкратьева). Однако может иметься в виду раздел, который Адамович вел в «Последних новостях» — «По советским журналам», и тогда, очевидно, речь идет о публикации 16 августа, посвященной июньскому номеру «Красной нови». «Меледа» — слово, часто употреблявшееся Гиппиус в значении «ерунда, болтовня». вернуться Речь идет о статье В.Маклакова «Лев Толстой: Учение и жизнь» (ПН. 1928. 23 августа), сопровождавшейся примечанием: «Речь, произнесенная 2 июня на торжественном заседании в Сорбонне по случаю “Дня русской культуры”. Полностью будет напечатана в выходящей 5 сентября книжке “Современ<ных> Записок”. Мы даем заключительную часть» (ср.: СЗ. 1928. Кн. 36). Василий Алексеевич Маклаков (1869–1957) — общественный деятель (кадет), публицист, автор многих статей о Л.Н. Толстом. вернуться Имеется в виду заседание «Зеленой лампы» 18 и 27 февраля 1928 на тему «Толстой и большевизм», где Адамович делал вступительный доклад. Любопытно, что ранее был опубликован отдельной брошюрой одноименный доклад В.А. Маклакова (Париж, 1921). вернуться Роман И.А. Бунина, начавший печататься в 1928 в «Современных записках» (№ 34, 35, 37). Адамович довольно подробно писал о нем, рецензируя 40-ю книгу «Современных записок» (ПН. 1929. 31 октября). вернуться Отдельное издание романа Д.С. Мережковского «Мессия» Адамович в «Последних новостях» не рецензировал. вернуться В ответном письма 4 сентября 1928 Гиппиус говорила: «С чего вы взяли, что я “все серьезно”? Не знала за собой такого. Это Вишняк и кошка не умеют смеяться. Но правда: некоторых слов я не люблю. Например: “отчего ж?” или “что ж делать?”. И между ними особенно не люблю “так” (в вашем смысле “да так…”)» (Пахмусс. С. 381–382). вернуться Монтерлан Анри де (1896–1972) — французский писатель, творчество которого Адамович высоко ценил. В частности, он писал: «На мой взгляд, Анри де Монтерлан — самый даровитый из молодых французских писателей» (Зв. 1927. № 1. С. 6; перепеч.: Адамович-2. С. 256). Обратим, однако, внимание, что в статье «Вокруг Толстого» (ПН. 1928. 1 ноября), затрагивающей в связи с книгой Т. Полнера «Лев Толстой и его жена» ту же тему, что и статья Монтерлана, Адамович не упомянул ее ни словом. вернуться Гиппиус отвечала на это 4 сентября: «привезите Nouvelle Litterature, я очень интересуюсь “вашими” мыслями. Только что (перед вашим письмом) думала, как я не люблю иногда читать “свои” мысли и почему. <…> “Единая любовь”, “всех радостей дороже неразделенная любовь”, “безразлично, «он» или «она»” (деталь), “хочу невозможного” и т. д. — все это истины вечные, но дело в том, что если они, во времени, для нас не изменяются, т. е. не расширяются постепенным раскрытием, не прибавляется ничего к ним (если не становятся “вечные”) — то делаются скучной трухой… или, пожалуй, мы. Во всяком случае, где-то между нами и этими мыслями начинает пахнуть мертвечиной» (Пахмусс. С.281). |
