Целую руки.
Ваш Г. Адамович
P.S. Конфиденциально: Я вчера провел вечер с Гершенкройном[360]. Он долго, путано и не без умиления объяснял мне, как он Вас любит и как ему хотелось бы, чтобы Вы это знали. Исполняю поручение.
Г.А.
47
<Конец апреля — начало мая 1929>[361]
Дорогая Зинаида Николаевна
Пробыл 8 дней в Ницце — и еще собираюсь пробыть столько же. Довольно приятно в смысле тишины и мира. Что у Вас и как Ваше здоровье? Впрочем, на ответ не надеюсь, т<ак> к<ак> едва ли Вы соберетесь написать сразу, — а не сразу будет поздно.
Как «Пиры» предстоящие и когда они состоятся? Повторяю, что удобнее всего 13 или 14-го мая, — чтоб в воскресение, 12-го, можно было У Вас еще поговорить. 16-го, в четверг, я занят, Надеюсь, В<ладимир>А<наньевич> еще не взял зал, а если взял, то не на этот день[362].
Я на досуге размышляю о Содоме и читаю Платона, у которого, впрочем, по этой части мало (у меня нет «Пира»)[363]. Меня к нему тянет, но я не всегда его понимаю, и если бы это не было так знаменито я кое-где остался бы «при особом мнении». Есть места, впрочем, архиудивительные — в «Федоне». Читали ли Вы? Если да и помните: не кажется ли Вам, что то, что говорит Кебет, есть «судьба Блока», — как будто совсем о нем. Еще читаю довольно замечательную рукопись некоего парижского «безумца», которую Вам привезу, и думаю, что Вам она будет интересна. По-моему, некоторые страницы в ней стоят половины Андрея Белого[364]. А вообще — цветут розы и небеса сияют, но в меру. Поеду на Пасху в Grasse[365].
Целую Ваши руки и приношу поздравления к празднику.
Ваш Г. Адамович
48
<После 19 мая 1929>
Дорогая Зинаида Николаевна
Это мелочь, но я не хочу, чтобы Вы думали, что я страдаю чрезмерной забывчивостью. Я написал в «П<оследних> Н<овостях>» о Блоке:
«…воспоминаний, порою замечательных, как воспоминания З.Н.Гиппиус или Андр. Белого…»[366]
Но Милюкова нет. А без него кто-то Вашего имени убоялся. Оно, вероятно, «выпало в наборе». Меня это крайне разозлило.
Я пойду «объясняться» — не знаю только, кто это проявил такое усердие. Все это entre nous, надеюсь.
Ваш Г. Адамович
49
Дорогая Зинаида Николаевна
Благодарю Вас за письмо[367]. Я скоро собираюсь в Ваши «паражи»[368] — но не знаю точно, когда: новостей общественных — нет, а личные перестают быть новостями, ибо регулярно повторяются. Как Ваше здоровье[369]? Неужели солнце не помогает? Не напрасно ли Вы от него предполагаете спасаться в Thorenc?
Вышли «Записки» — для меня сугубо-дружественные, так что придется мне извлечь из памяти самые восторженные эпитеты[370]. Насчет одного друга я не сомневаюсь, хотя и одобряю с оговорками про себя. Насчет другого тоже не сомневаюсь, — но в обратном смысле. Вы спрашиваете о диспуте «Религия и культура»[371]. О том, что я говорил, — писать не могу, не по избытку скромности, а потому что трудно. Простите, что не исполняю Ваше желание. Но вот что: я влюбился в Федотова. Это грустное, кроткое и вдохновенное существо, не столь даже умное, сколько с «музыкой» — которой так мало в наших современниках. Я был очарован[372]. Если Вы не захотите его на будущий год в «Лампу» — то je perds mon latin[373]. Неужели Вы с ним в ссоре? Кажется, мне что-то В<ладимир> А<наньевич> рассказывал про это, или я ошибаюсь? Говорил еще Поплавский — хорошо, и Ильин — ужасно, т. е. глупо и сияя от собственного глубокомыслия. Это было окончательное закрытие сезона.
Статью Философова о Степуне я не видел, — но слышу уже не раз, что она блестяща[374]. Сохраните ее для меня, пожалуйста. Я вообще поклонник Философова (был, — т<ак> к<ак> теперь не читаю) — это наименее разделенная любовь в моей жизни! Говорят, он теперь обижает Даманскую вместо меня[375]. Все это радотаж — не будьте в претензии.
Есть журнальные планы, почти совсем достоверные и слегка в другой комбинации, чем я Вам говорил[376]. И с буквой Ъ, чтобы окончательно рассеять Ваши сомнения[377]. Редактор, или, вернее, — ры мечтают получить от Вас прежде всего стихи, которых давно никто не видел.
Ну вот. Здесь сыро и «осеннее».
Надеюсь скоро Вас видеть. Целую Ваши руки и желаю поправиться.
Преданный Вам Г. Адамович
9, Bd. Edgar Quinet Paris XIX
28 июня 1929
50
2/IX-1929
Дорогая Зинаида Николаевна
Я Вам вчера написал письмо на двух листах — ответ о большевиках[378]. Но не послал, перечитав, — и не пошлю. Говорят, неясность слов от неясности мыслей. Не думаю, что всегда. Мне показалось что все, что я написал, — мимо, и оттого бесцельно, но только в словах мимо. Главное, пожалуй, в отсутствии непримиримости — в физиологическом отсутствии, кровном. «Не чувствую пропасти», готов дебатировать о взаимных уступках. Затем многое другое — «идейное». И в глубине — предпочтение живой собаки сдохшим львам, о чем мы не раз с Вами беседовали, всегда расходясь.
Но вопрос Ваш слишком в упор, с чего я то письмо и начал. И тут же Вы признаетесь, что Вас толкает любопытство. Это меня слегка и расхолодило. Мне не интересно говорить с Кантом или Платоном, если нет надежды их убедить. И не от самонадеянности — а от того, что «хочу, чтобы было как хочу» в мире, везде. Любопытство те laisse froid[379]. Должен, однако, признаться, что Ваша абсолютность в непримиримости у меня под сомнением — не то что я действительно надеюсь Вас «переубедить», а думаю, что Вы не так все упростили, чтобы ни дрогнуть, ни поколебаться, — это слишком бы Вам противоречило. Собственно, непримиримость не то слово. Конкретно, со Сталиным или Зиновьевым — конечно, непримиримость. Но с большевизмом вообще, с «большевизанствующим» духом времени и с Россией придется поторговаться, и здесь, для общего дела в самом последнем и глубоком смысле, надо бы друг другу помочь. Они нам и мы им.
Но опять выходит вода или «слова, слова, слова».
Ну вот — на этом кончим. Простите, что ничего, в сущности, не ответил.
Еще вот что: завтра, во вторник, я не могу к Вам приехать — очень жалею. Надеюсь, что Вы письмо получите вовремя — а может быть, и Влад<имир> Ан<аньевич> позвонит мне. Когда хотите на этой неделе свободен, кроме субботы. Или на той, кроме понедельника и субботы. Целую Вашу руку.
Ваш Г. Адамович
51
<Штемпель: 21.IX. 1929>
Дорогая Зинаида Николаевна
Несколько дней хочу написать Вам — но тщетно. Я был болен и с «пустой головой», что со мной бывает теперь часто. Очень бы хотел приехать к Вам — если можно, напишите, когда. Это будет последний визит. Il est grande temps de renter[380]. Дон-Аминадо уже объявил свой вечер — значит, сезон начался[381].
