Корнилов и его наиболее близкие соратники были арестованы в Могилеве и 14 сентября переведены в Быховскую тюрьму. 17-го газеты возвестили об освобождении приказом Керенского лидера большевиков Троцкого. Назначается новый Верховный главнокомандующий… сам Керенский. Алексеев становится его начальником штаба.

Как генерал — патриот и честный человек — мог согласиться на этот ставший позорным пост? Почему Керенский вновь пошел на союз с большевиками? Почему Корнилов, вместо того чтобы с триумфом войти в Петроград, «дал себя заманить в ловушку» в Могилеве? Должно было пройти несколько недель, чтобы заключенный Бердичевской тюрьмы получил ответы на все эти вопросы. Сейчас, в середине сентября, он мог только констатировать, что «революционная демократия» одержала верх — временно, как хотел он думать, — над демократией.

Рядом с тюрьмой города Бердичева 10 октября 1917 года состоялся многолюдный митинг, на который собрались рабочие и весь гарнизон. Единственная тема бесконечных выступлений — что делать с непокорным Деникиным.

После отставки Верховного главнокомандующего и его ареста премьер-министр назначил чрезвычайную комиссию по расследованию «дела Корнилова». Она сразу же выехала в Могилев (в то время как подкомиссия опрашивала заключенных в Бердичеве) и здесь пришла к заключению, что всех считавшихся виновными нужно соединить в одной тюрьме и по рассмотрению дела осудить одним решением трибунала. Но комиссар Юго-Западного фронта Иорданский придерживался другого мнения. Поддерживаемый солдатскими комитетами и Советом Бердичева, он требовал, чтобы «его» заключенные предстали перед местным революционным трибуналом, чье решение о смертном приговоре не вызывало сомнений. Керенский посчитал нужным изменить свое решение и присоединился к мнению Иорданского, правда, признав, что предложенная процедура будет незаконна. Но когда председатель следственной комиссии, возмутившись, напомнил ему, что раньше адвокат Керенский хотя бы проявлял уважение к закону, то последний не осмелился открыто его проигнорировать и подобно Понтию Пилату умыл руки и положился на решение Исполнительного комитета Петроградского совета.

К его великому удивлению, Петроградский совет склонился к решению, предложенному следственной комиссией, то есть к переводу заключенных из Бердичева в Быхов, где находились под арестом Корнилов и его ближайшие «сообщники».

Именно это решение собрались обсуждать перевозбужденные митингующие — не столько утвердить его, сколько дать свою оценку. Комиссар Иорданский, не нашедший поддержки в Петрограде, не сказал еще своего последнего слова. Он не мог позволить «своим» заключенным так просто ускользнуть от него! Он уже не мог их ликвидировать легальным образом, но кто посмеет возложить на него ответственность, если их линчует разъяренная толпа. Следовательно, нужно дать пишу гневу толпы, делая вид, что защищаешь решение высших инстанций.

В конце митинга, около 5 часов вечера, два человека вошли в камеру Деникина: Костицын, помощник Иорданского, и капитан Бетлинг, командующий батальоном юнкеров, назначенный охранять заключенных.

Владимир Костицын, химик и биолог по образованию, искренне симпатизировал большевикам. Он расстался со своими иллюзиями лишь в 1925 году и эмигрировал во Францию. За свои научные работы он получил премию Монтоин. После освобождения Франции от немцев о нем, по-видимому, забыли. Смерть крупного ученого в 1963 году прошла незамеченной. Бетлинг, служивший в Архангельском полку, которым командовал полковник Деникин, и раненный во время войны, стал одним из первых офицеров Добровольческой армии (ядро будущей Белой армии). Был ранен в 1918 году, поправился и умер от тифа в 1919 году.

В тот октябрьский вечер 1917 года два человека, вошедшие в камеру № 1, казались бледными и взволнованными. Честный Костицын, в отличие от Иорданского, не был по природе своей кровожаден. Мужественный Бетлинг был душой и телом предан заключенному. Они объяснили ситуацию:

— Толпа дала слово чести никого не трогать, однако она требует, чтобы вас провели до железнодорожной станции пешком. Но мы не можем ручаться… что все пройдет благополучно. Какое решение вы примете?

Генерал снял фуражку и осенил себя крестным знамением:

— Да храни нас Бог! Пойдемте!

Предписывалось перевести в другую тюрьму семь заключенных — шесть генералов и поручика: Деникина; Маркова; Эрдели, командующего особой армией; Ванновского, командующего 1-й армией; Эльснера, начальника снабжения Юго-Западного фронта и квартирмейстера Орлова, который еще не оправился от ранения правой руки. Поручик Клецанда, чех, оказался среди них на следующий день после дела Корнилова: он легко ранил одного их четырех набросившихся на Корнилова солдат.

— Пойдемте! — повторил Деникин.

Это крестный путь он будет помнить всю жизнь.

«Костицын вместе с пятнадцатью охранниками, посланными гарнизоном нас эскортировать, открывал шествие. Далее следовали мы с Бетлингом в сопровождении конвоиров с шашками наголо. Толпа неистовствовала, увеличиваясь с каждой минутой. Все взгляды были устремлены на нас. Исступленные крики и непристойная брань…»

Иногда мощному, взволнованному голосу капитана Бетлинга и хриплому голосу Костицына удавалось перекрыть дикие крики, куплеты «Марсельезы», которые толпа горланила по-русски.

— Товарищи! Вы дали слово!

— Не забывайте, товарищи, вы дали слово чести! Юнкера, на которых напирали со всех сторон, пытались

сопротивляться напору толпы, стремящейся прорвать их хрупкий защитный кордон. Накануне шел дождь, стояли лужи. Солдаты черпали пригоршнями грязь и бросали в заключенных. Лица, глаза заключенных покрылись вязкой отвратительной грязью. Полетели камни, генерал Орлов был ранен в щеку. Удар кулака еще больше растравил рану. Камни попали в Эрдели, затем в Деникина, первый в голову, затем в спину… Оскорбления не прекращались — «предатели!», «падаль», «кровопийцы». Женский голос истерически выкрикнул:

— Почему на вокзал? Их нужно повесить в тюрьме. Как эхо подхватили другие голоса:

— Да! Да! В тюрьме.

Деникин прошептал своему соседу Маркову:

— Это конец, не так ли?

— Думаю, да.

Толпа не давала кортежу выйти на дорогу, ведущую к вокзалу, навязывала ему обходной путь в несколько километров через центр города, женщины махали платками, их спутники кричали:

— Да здравствует свобода!

Опустилась ночь. Зажглись фары бронированного автомобиля, их лучи шарили по толпе, вырывая из тьмы то кортеж, то манифестантов, освещая их искаженные ненавистью лица, поднятые над головой кулаки.

Наконец вокзал! Свет заливал зал. Здесь ждали тысячи людей. Нужно было пройти через это людское море. Платформа была запружена людьми. Один из офицеров выхватил револьвер, угрожая «товарищам». Это был сын генерала Эльснера. Его ординарцу удалось успокоить его и увести. Один из рослых, плохо одетых солдат с правой рукой на перевязи вцепился в Клецанду.

— Вот мой убийца. Смерть ему! Смерть! Он чуть меня не убил! Раздался душераздирающий крик. Поручик обернулся и прошептал:

— Господи! Это моя жена с моей бедной матерью. Хоть бы эти кровопийцы не узнали их.

Он съежился, вобрал голову в плечи и попытался спрятаться между Эрдели и Ванновским.

Прошел час, два. Толпа не позволила «предателям» ехать в вагоне-люкс (на самом деле это был вагон третьего класса), для их перевозки она требовала арестантский вагон. Но в Бердичеве такого не оказалось. Помощник комиссара Костицын попытался объяснить это взбешенной толпе, но, неожиданно оказавшись в самой ее гуще, получил удар в солнечное сплетение. Наконец на запасных путях обнаружили вагон для перевозки скота, весь пол которого был покрыт лошадиным и коровьим навозом. Его подогнали по рельсам до того места, где стоял кортеж. В зияющий провал вагона, закрывавшегося скользящими дверями, генералы взбирались без всяких ступеней. Дюжина рук протянулась, чтобы задержать их. Юнкера с потными лицами еле сдерживали толпу. Потерявшего сознание Орлова поднимали трое.