«Операция простаты в 1942 году.

Ревматизм позвоночника.

Застарелая грыжа.

Хронический бронхит с 60 лет.

В настоящее время:

внезапные боли в груди несколько раз в день во время физических усилий (длительной ходьбы, подъем по лестнице), при сильном ветре, иногда без всяких причин.

Отдышка, особенно ночью.

Тяжесть во всем теле.

Общая слабость».

Доктор-немец слушает, простукивает больного, прописывает ему капли и пилюли, настаивает на режиме похудания.

30 января Ксения Деникина пишет капитану Латкину: «После нескольких дней улучшения А.И. опять страдает от сердечных припадков. А живем в тепле и комфорте — удивительная страна, все здесь есть, ни сезоны, ни неурожаи не имеют значения…»

А.И. прибавляет несколько строк: «Благодарю за поздравления и желаю всякого благополучия, у нас — без перемен. Похварываю. Много работаю. Труд рассчитан на два года…»

На Пасху отец поздравил меня и просил прислать некоторые документы, оставленные на бульваре Массена. Его обычный оптимизм на этот раз изменил ему: «Воистину Воскресе!

Поздравляю со Светлым Христовым Воскресением, хотя и прошедшим, и желаю всем вам возможного благополучия. Не знаю, придется ли еще увидеть своего внука, но если он не будет говорить по-русски, для меня это будет большим огорчением. Где проведем лето, пока что не знаем».

В июне 1947 года мои родители направились к канадской границе. Друзья Бибиковы пригласили их провести лето на своей ферме, расположенной на берегу озера Мичиган.

Может показаться странным, что последнюю главу этой книги я посвящаю кошкам. Но для меня история о них тесно связана со смертью отца.

Генерал не любил кошек. Однажды, когда я еще была маленькой (мы жили в Брюсселе), я заметила, как он ущипнул кошку, пытающуюся забраться к нему на колени. Я возмутилась. Мой отец попытался оправдаться:

— Я люблю всех животных: лошадей, собак и даже кур и гусей, но я не выношу этих мурлыкающих притворщиков, этих когтистых лицемеров…

Через два года в Капбретоне соседка подарила мне маленького котенка. Я плакала весь день, добиваясь позволения оставить кошку у себя. Мы назвали ее Бим-Бом. После каникул мы вернулись в Ванв. Кабинет отца стал любимым местом Бим-Бома. Она часами лежала на его бумагах, стала их частью. Напротив стола, на камине восседал фарфоровый медведь, с которого отец сам вытирал пыль, боясь, как бы его не разбили. Бим-Бом не оценила этих предосторожностей. Однажды, когда отец работал, она вскочила на камин. Отец работал. Он поднял глаза от бумаг и погрозил кошке пальцем.

— Осторожнее, там медведь!

Продолжая смотреть на хозяина своими голубыми глазами, Бим-Бом решительно ударила лапой своего соперника, он упал на пол и разбился. Я ожидала, что отец выйдет из себя, но ничуть не бывало. Он послал меня за веником, шепча про себя: «Не ожидал, что она так ревнива».

Мы отдыхали в каникулы в деревне провинции Дофине, когда Бим-Бом съела отравленную мышь. Здесь трудно было найти ветеринара, к тому же они лечили только коров, лошадей, коз и — в исключительных случаях — собак. Кошка умирала в своей корзине, поставленной рядом с кухней. Мой отец ушел за пистолетом. Отсылая нас из кухни, он прибавил:

— Я не могу видеть, как страдает это животное. Я должен с этим покончить.

В течение часа мы ждали выстрела. Дверь кухни открылась, появился отец с пистолетом в руке.

— Все кончено. Она мертва. Я не смог выстрелить. Ее голубые глаза все время смотрели на меня.

Отец больше не хотел и слышать о кошках. Через год в Ментононе я спасла от утопления одного котенка тигровой масти. Отца не было дома. Мама и я спрятали завернутого в тряпку новорожденного в нижнем ящике буфета. На следующее утро отец обнаружил его и сильно разгневался. Мама бросила ему вызов:

— Прекрасно, тогда покончи с этим маленьким существом без промедления.

Мы кормили котенка с помощью соски и назвали его Вася. Едва открыв глаза, он сразу стал отдавать предпочтение отцу и спал на его бумагах или на его кровати. Он попал в расставленные для лисиц силки, выжил, переезжал со своими хозяевами в Севр, Валлуар, Ашер, Париж, Монтей-ле-Виконт, Мимизан. Кормила его моя мать, но любил он отца. У него уже не было ни когтей, ни зубов (суровые годы, проведенные в Мимизане, можно было считать один за два), когда мои родители уехали в США. Время шло. Вася уже не мог взобраться на стул, спал в корзинке, ел пюре из мяса и рыбы. Время от времени он смотрел на входную дверь и ждал возвращения своего хозяина.

7 августа 1947 года (сын гостил у моих бретонских друзей) я ушла на работу, как обычно. Стояла летняя жара, и я оставила окно открытым. Подоконник был так высок, что Вася не мог на него запрыгнуть. Вечером я не обнаружила кота. Никто не приходил в мое отсутствие. Для него был один лишь путь — окно. Я спустилась вниз, опросила трех консьержек, никто ничего не мог сказать. Без всякой надежды я спустилась в подвал и стала звать Васю, но тщетно. На следующий день после полудня (в этот день я была выходная) я услышала звонок в дверь. Капитан Латкин, слишком взволнованный, чтобы говорить, со слезами на глазах протянул мне телеграмму:

«Оповести Марину, что отец умер. Ксения Деникина».

Моя первая реакция должна была удивить Латкина:

— Вася уже знал, что его хозяин умер! Вчера он… исчез!

Труп Васи так и не был найден.

Через две недели я получила мамино письмо.

«Маришка, ужасно трудно мне взяться за перо и написать тебе все это. Каждый раз собираюсь и каждый раз откладываю. Я все еще живу, как в какой-то ненастоящей жизни, хожу, говорю, читаю и все — ощущение какого-то страшного сна. Первое время мне давали так много наркотиков, что я и в самом деле жила в полусознании. Нет сил признаться самой себе — его нет, я — одна, кончена жизнь.

Хочу рассказать тебе все по порядку. В больницу мы его перевезли потому, что он стал кашлять и опухли ноги. Я его лечила от бронхита. Наш милый хозяин Бибиков предложил положить папу на 10 дней в клинику университета Ан Арбор (Мичиган), который известен своими лучшими специалистами по сердечным болезням, и сделать так называемый cheek-up, то есть полную проверку всего организма. Он не хотел слушать возражения папы, что у нас нет денег, и мы с ним вдвоем уломали папу и отвезли его в больницу. И меня они взяли к себе в свой дом, который им принадлежит и где я сейчас живу. Отсюда было близко до больницы, всего 20 минут, и каждое утро они меня туда отвозили и вечером за мной приезжали. У профессора по сердечным болезням оказался ассистент — русский (еврей), очень симпатичный, тотчас же папе помог все объяснить. Исследовали его так, что папа говорил: «Каждую клетку моего организма рассмотрели». Оказалось, что у него из-за плохой работы сердца много воды в организме и отек обоих легких, отчего он и кашлял. Ему стали выгонять воду, и в 6 дней он похудел на 14 фунтов, перестал кашлять, пропала опухоль ног и ни одного припадка. Чувствовал себя очень хорошо, он говорил, как десять лет себя не чувствовал. Кормили его гораздо больше, чем я ему давала последнее время, так как доктора в Нью-Йорке говорили, что он должен похудеть. Он стал уже работать, я привезла ему его бумаги, а через несколько дней мы должны были вернуться «домой», т. е. на прелестную ферму Бибиковых, где нам так нравилось, было так тихо, красиво и удобно и где мы так надеялись хорошо отдохнуть за лето…

5 августа утром, во вторник, позвонили из больницы, что у него случился сердечный припадок и чтоб я приехала. У меня оборвалось сердце, но я все же не думала, что это конец… Мы поехали. Мне казалось, что я своим напряжением толкаю автомобиль. Вот больница, огромный небоскреб среди лугов и лесов, сюда больные приезжают из Нью-Йорка и Вашингтона. И почему-то в этот момент, когда я увидела здание, я почувствовала, что смерть близко… Папа лежал в кислородной палатке, верхнюю часть его тела вместе с кроватью заключили в прозрачную оболочку, кругом стояли машины, накачивающие в нее кислород и прохладу. Накануне началась такая жара, что побила все рекорды за много лет. Доктор предупредил меня в коридоре, что лопнул сосуд в сердце, положение серьезное, но надежда не потеряна, что рассосется и зарубцуется, так как организм очень здоровый. В этот момент ему было лучше, он стал мне рассказывать, как это случилось. Он, оказывается, брил себе голову, а бритва была плохая, и он очень долго брился, подняв руки кверху. Это и оказалось фатально, мне потом доктор сказал. Но никому не пришло в голову, что ему вредно поднимать руки. Никто из докторов даже мне этого не сказал, я бы уж за этим усмотрела… Но, конечно, это был повод. Причина — сердце было в гораздо худшем состоянии, чем нью-йоркские доктора определяли… Если бы вовремя поставили правильный диагноз, я бы его уберегла… Эти постоянные поездки в публичную библиотеку в метро и их ужасные лестницы…