В конце декабря 1949 года Карлоу на борту парохода «Иль-де-Франс» направился в Гавр. Из Франции он должен был поехать в Германию, где в Карлсруэ по поручению Ричарда Хелмса ему предстояло создать техническую лабораторию. «Мы отпраздновали новый год на борту, Иль-де-Франс»», — вспоминал Карлоу. Из Гавра Карлоу выехал поездом в Париж, а затем другим поездом — в Руан, где остановился на ночь и посетил л’Эрминье. Француз подарил Карлоу свою книгу «Касабланка», в которой рассказывается о подвигах его знаменитой подводной лодки в годы войны.

Карлоу сумел также восстановить события 24 августа 1951 года. По данным Карлоу, в этот день он, его мать и будущая жена Либби были в Берхтесгадене, где расположились в гостинице «Берхтесгаденер Хоф». «Именно тогда я сделал предложение моей будущей жене. Они обнаружили наши имена в регистрационном журнале этой гостиницы».

Карлоу не ставили в известность, каким образом ЦРУ смогло установить эти две даты. Однако он удивился реакции управления безопасности ЦРУ, когда ценой огромных затрат времени и усилий он представил доказательства, свидетельствующие, что он не был в Восточном Берлине в указанные дни. Карлоу беседовал с Робертом Баннерманом, заместителем директора управления безопасности, которому предстояло заменить Шеффилда Эдвардса. Баннерман заявил: «Вы, должно быть, высококлассный шпион, так как очень хорошо документированы». Когда же к Карлоу еще не было документальных доказательств, а в его многочисленных анкетах, заполненных еще в давние годы, содержались незначительные неточности — все это воспринималось как свидетельство его вины. Какая-то невероятная «Ловушка-22».

12 марта Карлоу подготовил на имя Хелмса другую докладную записку. Его дело изучала уже новая группа ЦРУ, однако двое ее членов входили в штат Эдвардса. Поскольку последний «считал меня виновным», как же он мог обеспечить объективное расследование? «Я нахожусь дома в административном отпуске, — сообщал Карлоу Хелмсу, — но для моих друзей в ЦРУ мое «прикрытие» тает. Это дело тянется уже «слишком долго»[118]. Хелмс ответил краткой запиской, в которой предлагал Карлоу решать свои проблемы с Хьюстоном[119].

Тем не менее через три недели, 3 апреля, Карлоу сумел связаться по телефону с Хелмсом. Последний сделал секретную запись этой беседы и направил ее заместителю директора ЦРУ генерал-лейтенанту Маршаллу Картеру. Карлоу, по мнению Хелмса, чувствовал, что паутина, опутавшая его, базируется на косвенных уликах и ее очень трудно распутать и понять конкретный характер якобы совершенных им нарушений[120].

К тому времени паутина уже полностью опутала Карлоу. Спустя две недели генерал Картер «опустил топор». «Я пришел к решению, что мы не можем больше удерживать мистера Карлоу на службе в Центральном разведывательном управлении и ему следует разрешить подать в отставку», — писал Картер[121].

Но Карлоу уже сам решил сделать это. Он знал, что беспомощен остановить бесстрастное наступление бюрократии, но был еще способен добиться от нее одной уступки. В докладной записке Хьюстона говорится, что расследования, проведенные ФБР и ЦРУ по «делу о неблагонадежности» Карлоу, не выявили, «что он был замешан каким-либо образом». Однако в этом документе также отмечалось, что дело «остается в ФБР открытым». Это было самое лучшее, что Карлоу мог ожидать; он передал копию докладной записки в надежные руки бывшего высокопоставленного сотрудника ЦРУ, что могло служить страховкой от «пропажи» этого документа в файлах ЦРУ.

«Я оказался втянутым в дело о шпионаже, несмотря на отсутствие каких-либо соответствующих действий с моей стороны, — писал Карлоу. — Подобно козырьку дымовой трубы, отваливающейся от крыши, я абсолютно ничего не могу сделать, чтобы что-либо изменить. Поэтому я подал в отставку». Карьера Карлоу в ЦРУ завершилась, когда он достиг возраста 42 лет.

Прошли годы, но Карлоу не мог забыть состояние гнева, разочарования и отчаяния, которое он переживал в течение весны и в начале лета 1963 года. «Это был очень трудный период. Я был деморализован, пытаясь выяснить, что же случилось. Мне приходилось объяснять своей семье, что я — не русский шпион. Моей жене, матери и сестре».

5 июля 1963 года Карлоу последний раз переступил порог здания штаб-квартиры ЦРУ. В кабинете Лоренса Хьюстона он встретился с Робертом Баннерманом, заместителем директора управления безопасности.

Баннерман сказал: «Отдайте мне ваш жетон».

Карлоу носил свой пластмассовый идентификационный жетон с цепочкой на шее. Он снял его и передал сотруднику управления безопасности. «Баннерман сопроводил меня до выхода из здания». На стоянке Карлоу ожидал его белый «паккард» с откидывающимся верхом.

Карлоу говорил, что у него не было «сентиментальных чувств» в отношении прошлого, когда он покидал в тот день штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли в сопровождении Баннермана. «Я никогда не чувствовал привязанности к этому зданию, — сказал он. — Я до сих пор испытываю доверие к небольшому разведывательному управлению, которое размещалось в нескольких зданиях в городе и которое трудно было найти. Нынешнее здание штаб-квартиры было мечтой Даллеса. Многое изменилось, после того как мы перебрались в него. После этого оно стало безликим. У меня не возникало никаких чувств к этому зданию».

Когда Карлоу и его сопровождающий проходили через широкий вестибюль, Карлоу обратил его внимание на надпись на мраморной стене: «И познаешь истину, и истина сделает тебя свободным» (Евангелие от Иоанна, 8,32). Он посмотрел на Баннермана и сказал: «Надеюсь, вы иногда читаете это».

Джордж Кайзвальтер обеспечивал всю линию связи.

Адрес в Манхэттене, который он дал Юрию Носенко до того, как они отбыли в Женеву в 1962 году, принадлежал агенту ведомства. Если бы на этот адрес из-за границы пришло что-нибудь за подписью «Алекс», это означало бы, что Носенко пытается восстановить связь с ЦРУ.

Но Кайзвальтер не верил даже наиболее надежной, отлаженной связи. Он время от времени сам проверял ее. Может быть, они никогда ничего не получат от Носенко, но если он все же пришлет телеграмму, почтовую открытку или письмо на манхэттенский адрес, она должна сработать.

«Мы организовали линию связи. Я направил телеграмму резиденту в Копенгаген: «Пошлите телеграмму по следующему адресу в Нью-Йорке». Я периодически запрашивал контрольные телеграммы из Копенгагена, Женевы и других мест, чтобы поддерживать линию в рабочем состоянии и чтобы определить время прохождения сообщения к нам». Хронометраж был очень важен, поскольку ЦРУ должно было встретить Носенко, в каком бы городе он ни находился, в кинотеатре, название которого начинается с буквы, наиболее близкой к началу алфавита, через три дня после того, как он отправит телеграмму на адрес в Нью-Йорке.

Со времени первой встречи Носенко с ЦРУ в июне 1962 года в Лэнгли произошли перемены. Говард Осборн, сменивший Джека Мори на посту начальника советского отдела, в свою очередь, в 1963 году был заменен Дэвидом Мэрфи. В конце 1962 года Пит Бэгли вернулся из Швейцарии и стал работать в отделе в качестве офицера контрразведки. Когда Энглтон показал ему досье Голицына, он пришел к убеждению, что Носенко — подстава КГБ.

В конце января 1964 года Юрий Носенко вновь приехал в Женеву с советской делегацией по разоружению. «В Нью-Йорк пришла телеграмма, — рассказывал Кайзвальтер. — Я узнал об этом через несколько часов и вылетел в Женеву. Отдельно от меня туда же вылетел Бэгли».

Бэгли встретился с ним (Носенко) в вестибюле кинотеатра в Женеве[122]. Он передал Носенко записку с адресом конспиративной квартиры. «Мы пришли на конспиративную квартиру, но не на ту, что использовали в 1962 года, а на другую».