Например, на одном обеде Энглтон заметил обозревателю Стюарту Олсопу, что китайско-советский раскол — просто изобретение КГБ. Олсоп, скептически отнесшийся к этому замечанию, попросил доказательств. Энглтон сказал, что располагает некоторыми, и они договорились встретиться за ленчем. «И вот на ленче, — рассказывал один из друзей Олсопа, которому он поведал эту историю, — Энглтон привел кусочки информации, которые, по его мнению, свидетельствовали о картине сотрудничества между двумя странами. Например, Аэрофлот, советская авиакомпания, все еще имеет своего представителя в Пекине, который, по убеждению Энглтона, был человеком КГБ. Русские строят железную дорогу на китайской границе. Для Олсопа все это были малозначащие факты, подтверждавшие еще раз его подозрения относительно паранойи Энглтона».

Дон Мор, ветеран, начальник контрразведки ФБР, работавший против советской разведки, любил Энглтона лично, но крайне скептически воспринимал необычные теории, которые проповедовал этот человек ЦРУ на пару с Голицыным. По какой-то причине Энглтон считал, что Мор изменит свое отношение, если только пообщается с перебежчиком и его женой. Мор отказался, но Энглтон настаивал, время от времени возвращаясь к этой идее. «Если вы встретитесь с г-жой Голицыной и Анатолием, у вас мнение изменится в лучшую сторону», — говорил он Мору. Маловероятно, чтобы вся четверка собралась когда-то за обедом, но в какой-то момент Мор все же встретился с Ириной Голицыной. Это не изменило его точку зрения на теории ее мужа.

Сотрудники группы специальных расследований трудно прошли через все это, прослеживая каждую наводку Голицына, тщательно изучая личные досье, анализируя старые дела, надеясь, что неуловимых агентов проникновения можно еще выявить. И теперь, в 1964 году, спустя три года после прихода Голицына, охотники на «кротов» полагали, что они наконец откопали «Сашу».

Он был маленького роста, не более пяти футов и пяти дюймов, поразительно красивым, с татуировкой в виде цветка между большим и указательным пальцами левой руки и буквой «А» (его группа крови) на том же месте правой руки.

Во время второй мировой войны он был советским разведчиком и боролся с нацизмом, а позднее — сотрудником немецкой разведки и боролся против Советского Союза, поэтому татуировка о данных группы крови понятна, но никогда никому, даже своей жене, он не объяснял значение цветка. Его биография была такой же таинственной. В разное время он пользовался по крайней мере четырьмя различными именами.

Посетителям его преуспевающей картинной галереи, которую он и его жена, Элеонора, держали в Александрии (штат Вирджиния), как раз напротив Вашингтона, на противоположном берегу реки Потомак, он был известен как Игорь Орлов. Для своей жены и друзей он был Сашей. Очень немногие из посетителей знали, что в течение тринадцати лет он работал в Германии в качестве агента ЦРУ.

Пол Гарблер называл его «Малыш».

Когда в 1952 году Гарблер прибыл на берлинскую «базу» для работы у Билла Харви, его познакомили с Орловым, который должен был стать его основным агентом. Работая с Орловым, Гарблер не пользовался своим настоящим именем. Он был Филиппом Гарднером.

Орлов тоже пользовался оперативным именем, которое ему дали в ЦРУ. В Берлине он был Францем Койшвицем.

«Когда я приехал в Берлин, Орлов уже был завербован и работал», — вспоминал Гарблер. Кто завербовал его? «Это покрыто мраком, — сказал Гарблер. — К 1952 году, когда я приехал, он уже года два был там основным агентом «базы». До меня Орловым руководил Вольфганг Робинов. Он был ведущим оперработником, родился в Германии и бегло говорил по-немецки. «Малыша» я получил от Робинова. Он привел меня на конспиративную квартиру и познакомил с Орловым». В то время, конечно, он не знал, что имя его нового агента «Орлов», ЦРУ ему его еще не присвоило. Он знал его только как Франца Койшвица.

Это был маленький, похожий на фарфоровую куклу, человечек, с темными волосами, разделенными сбоку на пробор и зачесанными назад. Большой пижон. Жена его была гораздо выше него. Чистота для него была почти навязчивой идеей. Его ногти всегда были в порядке и даже покрыты лаком.

«У моего агента на связи были одиннадцать проституток и однорукий пианист, — сказал Гарблер. — Девушки и пианист работали в одном баре в советском секторе, где околачивалось много русских солдат. Пианиста звали Вилли. Орлов, конечно, никогда не говорил девушкам, что работает на американцев».

Основная цель операции, сказал Гарблер, заключалась в том, чтобы попытаться убедить одного из советских военнослужащих, завсегдатая бара, перейти в Западный Берлин, а потом завербовать его. А в качестве дополнительного задания Орлов/Койшвиц сообщал о всех сплетнях, представлявших военный или разведывательный интерес, которые могли подхватить женщины в зале. «Если они слышали, что пятнадцатая дивизия перебрасывается, они сразу же сообщали об этом, — сказал Гарблер. — Они передавали «Малышу» каждый услышанный обрывок сплетен».

И Гарблер с помощью Орлова осуществил то, что на вид выглядело вербовкой советского военнослужащего. «Одна из девушек, хорошо сложенная рыжеволосая Труди, провела русского военнослужащего в Западный Берлин. Мы заставили его поверить, что он общается с профессором западногерманского университета, которому хотелось знать, что происходит в Советском Союзе, наличие там продовольствия, бензина и так далее». В роли профессора выступал сотрудник ЦРУ. Встреча с советским военнослужащим происходила в первоклассном конспиративном доме ЦРУ, закамуфлированном под дом профессора, которого проститутка представила как своего дядю.

«Уолли Драйвер был фотографом, — сказал Гарблер. — Когда русский вышел из метро, его сфотографировали через глазок в фургоне. На русском были рубашка цвета хаки и куртка, но он был без формы. В доме его фотографировали, когда он разговаривал с агентом ЦРУ, выступавшим в качестве профессора, и проституткой. Уолли Драйвер поместил фотоаппарат в часы с кукушкой, обмотал его тряпкой, чтобы заглушить его работу, и протянул провод к «профессору», который должен был делать снимки, нажимая на кнопку. Чтобы скрыть щелчок от русского, нашему человеку при каждом снимке приходилось кашлять. Мы сделали несколько действительно хороших кадров».

Советский военнослужащий, по словам Гарблера, согласился поддерживать контакт с «профессором». «И он действительно его поддерживал. Они переписывались. Пока я был там, он прислал по крайней мере одно письмо, а может, больше».

«Все это не имело такого успеха, — признался Гарблер, — но с точки зрения того времени казалось замечательным. Это было типично для того, чем мы занимались тогда».

Мюнхен 1947 года. Элеонора Штирнер, двадцати трех лет, пережила войну и воздушные бомбардировки союзников, сильно разрушившие город.

В тот зимний февральский день она ехала на трамвае № 8 в Швабинг, богемный район Мюнхена. «Я везла продукты профессору, который был художником, в его студию, — сказала она. — У меня болело горло, и я не могла говорить. Саша и его друг Борис, мужчина высокого роста, вышли на той же остановке, что и я, и оказалось, что мы идем в один и тот же дом. Они помогли мне донести картофель наверх, на последний этаж. Профессор прошептал: «Они иностранцы, давай пригласим их, может, у них есть сахар». Так я познакомилась со своим мужем».

Саша и Элеонора поженились в июле 1948 года. Это была невероятная пара: бывший советский разведчик и дочь члена нацистской партии, но Элеонора Штирнер была счастлива найти мужа в разрушенной войной Германии. Молодых людей осталось немного. «Все мои друзья умерли, — сказала она честно, — иначе я никогда не вышла бы замуж за русского».

Во время интервью в ее просторном магазине, где продавались рамы для картин, и в художественной галерее в старой части Александрии Элеонора Орлова проявила себя женщиной умной, исключительно энергичной, у которой случайные меланхолические нотки удачно гармонировали с большим чувством юмора. Она подробно рассказывала о своем прошлом в нацистской Германии, последующих контактах с ЦРУ и ФБР и о загадке человека, за которым была замужем тридцать четыре года. Саша Орлов умер в мае 1982 года в возрасте шестидесяти лет, оставив жену и двух взрослых сыновей — Роберта и Джорджа.