— То, что я нахожусь перед вами, гражданин капитан, — случайность, — наваливаясь на спинку, чтобы было удобнее сидеть на жестком стуле, сказал Клюев. — Глупейшее стечение невероятностей. Сначала меня узнает эта девчонка, а потом, уже уйдя от преследования, я нарываюсь на вашу засаду у будки обходчика.

Клюев умолк и вдруг доверительно улыбнулся.

— Кто бы мог подумать, что вы ведете наблюдение за Федченко. Я понимаю, Сытин мог привлечь ваше внимание, помешавшись на будущих железных крестах и роскошных виллах. А жадность всегда расслабляет, притупляет профессиональную осторожность. Но Федченко! Был законсервирован мной на самый крайний случай. Ей-богу, гражданин капитан, случайность чистой воды.

— Относительно случайности — это еще как знать, — сказал Струнин, просматривая бумаги в раскрытой перед ним папке. — В нашей работе случайность — это, пожалуй, прямая закономерность. Мы бы вас все равно поймали. Не сегодня так завтра.

Клюев в ответ пожал плечами, давая понять, что в его положении особенно возражать не приходится.

Струнин захлопнул папку и стал в упор разглядывать задержанного. Внешность самая обычная, но с примесью благопристойности, которую подчеркивала седина в жиденьких волосах. Лицо узкое, симметричное, глаза посажены несколько глубоко, нос некрупный.

Долгое молчание чекиста обеспокоило Клюева. Он нагнулся и помял пальцами ноющие икры.

Струнин, заметив это, спрятал усмешку и сказал:

— Итак, Тихонов-Клюев-Борг, начнем работать. Вы станете сыпать легендами или, быть может, не будем терять время впустую?

Клюев, услышав свое подлинное имя, посмотрел на чекиста с отлично сыгранным изумлением.

— Боюсь, что это нелепость. С таким же успехом вы могли меня назвать Гинденбургом или Чемберленом. Шутить так шутить. Но таким способом вы вряд ли заработаете себе ромб в петлицы.

— Бросьте, Вальтер Борг, — оборвал Струнин и снова раскрыл папку. — Взгляните на свое фото, сделанное во внутренней тюрьме Екатеринбургской ЧК.

Клюев нехотя повертел в руках местами потрескавшуюся фотографию с инвентарным номером на уголке, помолчал. Потом зачем-то осторожно погладил себя по лицу.

— Это действительно я, гражданин капитан. Хотя, согласитесь, сегодня в это трудно поверить…

— Это я вижу. Вы были приговорены ревтрибуналом к высшей мере.

— Меня спасло наступление белых.

— В белой армии служили? — спросил Струнин.

— Очень недолго. Я вовремя понял, что белые обречены и делать на них серьезную ставку — отменная глупость.

— Что вы предприняли дальше?

— Ничего, я просто «растворился». Это было несложно в суматохе тех лет. Россия велика. Я был даже председателем сельсовета в сибирской деревушке и мог спокойно сидеть там хоть до всемирного потопа.

— Вы пытались уйти в Германию?

— Пытался, гражданин капитан. Но перейти границу не удалось: пришлось вернуться в свою деревню. Но я солдат, и верил, что рано или поздно понадоблюсь. Когда фюрер взял власть в свои руки, я перебрался на Урал и дал о себе знать в Берлин.

— Вот с этого штриха вашей биографии давайте будем говорить конкретнее. Когда именно, каким способом и через кого вы напомнили о себе?

— Как будет угодно, гражданин капитан, — согласился Клюев-Борг. — В те годы на Урале было много наших технических специалистов, ну… и кое-кто из них был связан с разведкой. Вы это, конечно, знаете.

Давая показания, Борг и не думал сдаваться. Не для того он столько лет ждал своего часа, чтобы раскрыться на первых же допросах. Но Борг прекрасно понимал, что чекисты будут проверять каждое его слово. Значит, кое-какие данные, потерявшие ценность, придется выдать. В то же время надо попытаться выяснить, что же им все-таки известно…

— Ловко он в восемнадцатом ускользнул от возмездия, — досадливо качая головой, произнес Иван Васильевич. — Копия приговора в деле Борга и ввела нас в заблуждение. Приговор-то вынесли, а привести в исполнение не успели. А мы после гражданской войны его розыском, естественно, не занимались. Думали, что с ним давно покончено.

— Ничего, Иван Васильевич, что было, то прошло, а Борг, как ни скрывался, опять в камере сидит… И на этот раз уже не выскользнет.

— Ты меня не успокаивай, молод еще, — проворчал Гоняев. — Эта ошибка нам дорого обошлась. Как он ведет себя на допросах?

— Поначалу пытался кое-что затемнить, в наивность играл. Когда же понял, что этот номер не пройдет, отказался давать показания, заявил, что все одно его ждет высшая мера.

— Цену себе набивает, — отозвался комиссар, стукнув массивным кулаком по столу.

— Когда провели ему очную ставку с Сытиным и Корольковым, — продолжал Струнин, — Борг сообразил, что мы взяли всю сеть и развязка может наступить очень скоро.

— Разговорчивым стал? — усмехнувшись, бросил Гоняев. — Это понятно. Хотя и матерый вражище: в Нижнеуральске едва сотрудника не убил, здесь Дымова ранил, а сам под пулю вставать боится.

— Но ничего нового не сказал. Утверждает, что за последнее время на связь с ним никто не выходил.

— Это сомнительно, — несколько разочарованно произнес комиссар. — Не может быть, чтобы абвер не воспользовался его легальным положением в Нижнеуральске. Агентам на пустом месте начинать работу много сложнее.

Коробов после возвращения на Урал не вернулся в свой цех — его бывший заместитель давно и успешно справлялся с делом. Андрея Ивановича направили в недавно созданный при заводе отдел главного конструктора по новой технике, где наряду с другими темами вели работу по созданию установки, к идее создания которой Коробов был причастен еще в сороковом году. Однако тогда было только скромное макетирование, над материалами, сплавами, нужными для изготовления установки, внепланово работали в заводских лабораториях.

Война заставляла наверстывать упущенное: установкой, зашифрованной как изделие «5М14», заинтересовался Государственный Комитет Обороны.

Появление «5М14» на фронте вызвало бы у руководства вермахта такой шок, какого они не испытывали даже после первых залпов знаменитых «катюш». Однако конструкторы, инженеры и рабочие думали не только о том, какое впечатление на немецких стратегов произведет знакомство с «5М14» на поле боя. Главным было — дать новое мощное оружие сражающейся Красной Армии как можно скорее.

…Первые испытания установки проводили на далеком полигоне, в глухой каменистой местности, где до ближайшего жилья было больше сотни километров.

После залпа «5М14» разорвалась, и двое артиллеристов-испытателей были смертельно ранены осколками направляющих. Вместе со всеми прибежав из укрытия, Коробов слышал, как обычно неунывающий капитан, корчась от боли на руках фельдшера, хрипел окровавленным ртом:

— Не отчаивайтесь, братцы. Это сила! Доводите скорее…

Подавленные происшедшим, люди несколько минут стояли в молчании.

Вокруг догорал и дымился искореженный взрывом металл. Наконец первыми зашевелились санитары. Они молча подняли тела погибших и понесли к машине.

Невысокий жилистый генерал-лейтенант из ГАУ долго смотрел на все это, а потом повернулся к конструкторам и процедил сквозь зубы:

— Не ясно, на кого работаете. Похоже, что на Гитлера…

Увидев, как багровеет лицо главного конструктора, генерал-лейтенант, видимо, сообразил, что сказал лишнее, но смягчать не стал, повернулся и, не опираясь на трость, захромал к машине. «Виллис» почти на месте круто развернулся и помчался к городу.

Коробов мучительно переживал случившееся, зная, что и он косвенно виноват в происшедшем. Страстное нетерпение увидеть поскорее свое детище в серии и на фронте, привело к тому, что в спешке забыли провести элементарные испытания на прочность одного узла установки.

Именно в эти дни Коробов окончательно потерял равновесие. Слава богу, его сектор не разрабатывал злосчастный узел, приведший к катастрофе, но от сознания этого было ни чуть не легче. Андрей Иванович не только переживал неудачу с «5М14» и гибель людей, но и панически боялся следствия. Он понимал, что любой опытный следователь сразу обратит внимание на то, что он год скитался неизвестно где. Это вызовет подозрение и, несмотря на то, что в катастрофе его вины нет, доверие руководства завода он, видимо, утратит. Получался замкнутый круг: и молчать далее было невозможно, и признаваться поздно.