XXI. Опорная, 18[1] Поникла ветхая ограда, И от ворот одни столбы, Но буйны плети винограда, Как победившие рабы. Да тучи бледного жасмина, Освобожденного от пут, Как одиночества картина, Участье путника зовут. 23 июня 1930 XXII. Марина Люблю басовые тона С утра встревоженного моря, Когда на всем его просторе Гудит и рушится волна. Как будто линия штыков, Неотразима в дружной силе, Встает и в брызгах снежной пыли Марш-марш на приступ берегов. 4 мая 1931 XXIII. Владивостоку Есть красота в тебе живая, Когда и с шуйцы, и с десной Лазурь задвинет золотая Тебя хранительной стеной. И широко и необъятно По зыби млеющих прохлад Рассыпят огненные пятна Весна и вечер и закат. 27 мая 1930 XXIV. Нарцисс Уж город все свои огни Зажег на всех террасах горных, И в море теплятся они, Как перлы средь утесов черных. И с негой каменный Нарцисс Над морем замер до рассвета, И звезды мира собрались В урочный час кругом поэта. 3 января 1931 XXV. «Забуду ль я вот эти горы…» Забуду ль я вот эти горы В туманный, ранний утра час, И бухты свежие просторы, И чаек крик, – забуду ль вас? Иль при конце моем печальном, Пред тем, как ступит жизнь во тьму, Я вас, хотя б в виденьи дальном, С тоскою сердцем обойму? 10 декабря 1930 Миги I. Цветы Ни к чему не прилепляться, Все мгновеньями любить, — Вот как надо наслаждаться, Вот что значит жизнью жить. Только миг у брака брачен, Жизнь и смерть – всегда чета, Краткий срок цветам назначен, Но какая красота! И бесцельны, и безвластны, В опьянении мечты, Так мгновенны, так прекрасны Легкой радости цветы. 14 июля 1925 II. На бревне На бревне, над речкой горной, Чуть журчащей меж камней, Сладок отдых, сладок сумрак Еле шепчущих ветвей. Говорят они: усталый Путник, сядь к нам отдыхать. Светлых сказок мы нашепчем, Их с собой ты можешь взять. В холод жизни, в путь далекий Понесешь, как клад живой, Свежий голос речки горной, Говор леса над водой. 29 июля 1925 III. «Я люблю эти ранние, робкие грезы…» Я люблю эти ранние, робкие грезы, Очертанья неясные тающих снов, И распятье кривое застывшей березы, Не мечтавшей о пухе грядущих листов. Я люблю эту музыку смутных созвучий, Чуть воскресших над темной могилой души. И в траве, по росе, голубой и певучей, Колокольчика зов в дорассветной тиши. 12 марта 1926 IV. Последний миг Чисто и ясно в душе заключить Эту последнюю знойную нить, Это смущенье и это прощай, Этот цветов засыпающих рай, Эту луну на скамье и у ног, Этот весны ускользающий вздох, Эти немые, как стражи, кусты, Этот томительный миг красоты… 16 апреля 1926 V. «Много звучит голосов…» Много звучит голосов, призывающих чуткое сердце, Много задумчивых снов ночь навевает мечте, Только призывнее всех для меня и волнует всех слаще Свежий, как поздняя ночь, ночью подсказанный стих. 23 декабря 1926 VI. «Не говори, что ты устала…» Не говори, что ты устала: Еще весна твоя светла, И ночь так пышно раскидала И звезд и песен без числа. Лишь только щедро и глубоко Еще всей жизнью ты живи И сердце распахни широко Для слез, и неги, и любви. 25 июля 1927 VII. «Сердцу и только ему…» Сердцу и только ему на лазурно-прозрачном рассвете, Тихий мой друг, отдадим робкую тайну свою. Все и поймет, и простит молчаливый и грустный волшебник, Чтоб на заре обронить знойный и сладостный стих. 29 марта 1927 VIII. «Я рад бы не любить, я рад бы не мечтать…» Я бы рад не любить, я бы рад не мечтать, Но такая весна, но такая заря, И всю ночь соловьи не давали мне спать, В безглагольном восторге дрожа и горя. Я бы рад не любить, я бы рад не мечтать, Но весь вечер вчера тот ручей под окном Торопился бежать, торопился шептать, Как смычок по струне, об одном, об одном… 30 марта 1927 |
