— Ты серьезно? — в голосе Стопятнадцатого просквозили изумленные нотки.

— Кто живец? — крикнул Альрик вместо ответа.

— Н-не… уверен, что у меня получится secanossi… — ответил Генрих Генрихович после недолгого молчания и добавил гораздо тише: — По твоему сигналу.

— Хорошо. Эва Карловна, когда скажу: "Поехали!", закройте глаза и лучше руками. Всё поняли?

Я энергично закивала. Если уж декан не решился на создание secanossi, значит, оно невероятно сложное, и следует слушаться Альрика, горячо уповая на удачу.

Переползши к Евстигневе Ромельевне, сменила полоску и растерла ей руки, а потом, сняв туфли, принялась растирать ноги женщины. Молчание раненой настораживало.

Ухо, прижатое к груди Царицы, уловило слабое сердцебиение. Пульс едва прощупывался, но был равномерным.

Вздохнув с облегчением, я переползла к краю стола, чтобы видеть профессора и Стопятнадцатого. Альрик вел последние приготовления, доплетая неизвестное мне многоуровневое заклинание. Меж бровей мужчины залегла морщинка, свидетельствовавшая о крайней сосредоточенности; на лбу выступили бисеринки пота, а руки уверенно выделывали пассы в пустоте.

Черт, и почему я лишена возможности видеть этот шедевр? Судя по восхищенному лицу декана, следившего за подготовкой, из волн выстраивалось нечто эпическое, достойное войти в анналы висорики.

Наконец, профессор встряхнул руками, сбрасывая напряжение, а потом ухватил невидимую конструкцию пальцами и начал закручивать как винт. Под рукой Альрика разгорался сияющей луч — натянутый как тетива лука и звенящий как металлическая струна.

Тварь под потолком встрепенулась и оживилась, задергав крыльями. Каким образом умудрилось народиться столь безобразное создание с головой и туловищем, слипшимися в единый ком?

Пока мои глаза пытались вычленить особенности в анатомии летающего чудища, сияние в руках мужчины разгорелось сильнее и стало нестерпимым для глаз.

— Поехали! — крикнул профессор, обозначив начало операции "жизнь без крыльев", а я метнулась к проректрисе.

— Всё хорошо, все отлично. Прекраснее не бывает, — бормотала, сжимая её ладонь и следя за отсвечивающими бликами на осколках разбитого стекла. И хотя стол скрывал от меня поле боя, воображение моментально нарисовало картинку происходящего.

Стопятнадцатый, встав в полный рост, метнул в птицу обломок треноги, переключая внимание на себя. Уродливую тварюгу не пришлось уговаривать, и, распластав крылья, она с криком ринулась на декана. Чудом изловчившись, ему удалось ухватить образину за лапы, и та забилась, пытаясь вырваться и рубя клювом, отчего Генриха Генриховича мотало в разные стороны. Как мужчина умудрялся уворачиваться от жалящих ударов и при этом не напарываться на острые кромки изувеченного оборудования, известно лишь судьбе и счастливому случаю.

Тонкий луч, прорезав помещение по диагонали, начал опускаться вниз с шипением испаряемой штукатурки и краски. Прикрыв глаза, я наблюдала в узкую щелку между пальцами, как прожигался дымящийся след на стене, глубиной не меньше клюва крылатой твари. Снижаясь, сияющая струна проплавила этажерку, и та развалилась на две неравные части; не затормозившись, снесла уголок бачка, из которого начала вытекать прозрачная жидкость; перерезала стойку как масло, отчего опасно накренился коллектор с трубами.

Следуя совету профессора, я не смотрела на разящий луч. Достаточно видеть ослепительные отсветы, играющие на покореженных стенках приборов и шкафов, чтобы оценить убийственную мощь заклинания, сконцентрировавшуюся в переплетении вис-волн.

Раздался дикий вой, сменившийся отчаянным визгом, рвущим слух, а затем послышались жуткие подвывания. Я представила, как разрушительное заклинание проходит лазером через живую плоть, деля на части, и меня замутило. Не хочу думать, что станет со всеми нами, если заклинание Альрика не сработает. Нажравшись новой порции вис-волн, тварь вырастет в размерах, и лабораторная клетка окажется тесной для птички. Никакая швабра не удержит её прыть и жажду разрушения.

Будь что будет, а пока заткну уши и зажмурю плотнее глаза, сжавшись в комочек. Буду ждать и верить.

— Быстрее! — возглас Альрика перекрыл безмолвие в ушах.

Загрохотало, и звуки были механическими, словно волокли и переворачивали что-то тяжелое.

— Сюда! — крикнул профессор.

От удара сотрясся пол и выпали остатки стекла из шкафчика. Наступила тишина, в которой монотонно стучали падающие из бачка капли.

Я не заметила, как вслепую схватилась за руку проректрисы и начала растирать. В том, чтобы оценить воочию картину сражения, не было нужды: за меня поработала богатая фантазия. В смеженных глазах есть свои преимущества. Я не увижу декана с ужасными кровавыми ранами. И Альрика не увижу — покореженного отдачей и полумертвого от усталости. И крылатую тварь-убийцу, облюбовавшую потолок, не увижу. И как слабеет Царица, тоже не увижу. До чего удобен мир, погруженный вечную темноту!

Послышались тяжелые неровные шаги. Кто-то приближался, расшвыривая по пути мешающую рухлядь, и я открыла глаза. Придет же в голову всякая ерундень! Конечно, мне хочется видеть профессора — живого, невредимого и победившего чудо-юдо. И Стопятнадцатого хочу видеть, читающего белые стихи о победе над летучим монстром.

— Как она? — послышался голос Альрика.

Мужчина опирался о ножку стола. Только сейчас я заметила элегантную жилетку из темно-зеленого атласа и светлую рубашку, нетронутую когтями и клювом чудовищной твари. Альрик жив! Он стоит на ногах, не скрюченный отдачей, не истекающий кровью и не обессиленный после неравного боя!

— Неважно, — я поднялась на онемевшие ноги, и по затекшим конечностям забегали крохотные иголочки.

Генрих Генрихович приковылял следом. Сквозь разодранную рубаху на его спине виднелись глубокие царапины, которые почему-то не кровоточили.

— Помоги мне, — сказал профессору, и они вдвоем перевернули стол. Альрик осторожно поднял раненую и, уложив на пластиковую поверхность, бережно похлопал по щекам.

— Не спать, Евстигнева Ромельевна! Развлечение закончилось.

Декан вынул из одного кармана брюк пачку шприцов, из другого — горсть ампул и, сунув мне, велел:

— Наполняйте.

Ногти у него были черные и грязные под лунками. Видимо, Стопятнадцатый торопился и не стал оттирать руки после близкого контакта с лапами крылатого уродца.

Трясущимися руками я вскрывала упаковки и засасывала иголками прозрачные и мутные жидкости из флакончиков, а Генрих Генрихович ушел в прихожую, бросив доморощенную медсестру на произвол судьбы. Никогда бы не подумала, что в критической ситуации у меня выйдет что-то путное. По закону подлости ампулам следовало разбиться или закатиться в недоступную щелку.

Профессор одним махом разорвал халат проректрисы по раненому боку, а затем проделал то же самое с набрякшей от крови блузкой, в которой женщина навещала утром Ромашевичевского. От увиденного меня чуть не вырвало недавним обедом.

— Не так страшно, как кажется на первый взгляд, — сказал Альрик, заметив, что я сглатываю, зажав рот рукой. — Принесите-ка воды.

С удовольствием, лишь бы исчезнуть отсюда.

Стопятнадцатый, вернувшись с чисто вымытыми руками, начал поочередно всаживать в предплечье женщины шприцы, бросая использованные на пол. Выдавив содержимое семи или восьми шприцев, он всадил себе в бедро оставшиеся два.

Дальнейшего я не видела, потому что, прохлюпав по мокрому полу, бросилась в прихожую и принялась обшаривать шкафчики. Найдя на этажерке глубокую кастрюльку с надписью: "Для обработки паром", поставила её в раковину. Когда тугая струя ударила по эмалированной стенке, меня затрясло — запоздало и истерически.

Почему к нам не спешат на помощь? Почему институт вымер? Ни сирен, ни носилок скорой помощи, ни сочувствующих и любопытных. За стенами лаборатории продолжается размеренная упорядоченная жизнь, и никто не догадывается о трагедии за дверью, подпертой шваброй.