Она крепко зажмурилась и второй раз за день расплакалась. В конце концов, они ведь все уходят, не так ли, Лиззи?

Фраза продолжала звучать в ушах, требуя ответа. У нее разрывалась голова. «Да!» – закричал какой-то голос внутри. Да, в конце концов, все они уходят. Все и всегда. Каждый, кому когда-то удавалось наполнить ее жизнь радостью и занять место в ее сердце, исчезал так же быстро, как кошка в ночи. Будто счастье – это всего лишь воскресное удовольствие, вроде мороженого. Ее мать поступила как солнце сегодня вечером, – ушла, забрав с собой свет и тепло, а взамен оставила холод и темноту.

Дядюшки и тетушки, которые раньше приезжали им помогать, переехали или умерли. Дружелюбные школьные учителя проявляли интерес только во время учебного года, школьные друзья выросли и тоже пытались найти себя. Всегда уходили именно хорошие люди, не боявшиеся улыбаться или любить.

Элизабет обняла колени и плакала навзрыд, как маленькая девочка, которая упала и поранила коленку. Ей хотелось, чтобы пришла мать, взяла ее на руки, отнесла в дом и, посадив на кухонный стол, заклеила пластырем ранку. А потом, как всегда, носила бы ее по комнате, пела и танцевала, пока боль не забудется, а слезы не высохнут.

Ей хотелось, чтобы Марк, ее единственная любовь, обнял ее своими большими руками, такими большими, что его объятие делало ее крошечной. Ей хотелось погрузиться в его любовь, как когда-то, а он бы покачивал ее мягко и медленно, перебирая пальцами ее волосы и нашептывая на ухо успокаивающие слова. Она верила ему, когда он их произносил. Верила, что все будет хорошо, и, лежа в его объятиях, знала, что так и будет, чувствовала, что так и будет.

И чем сильнее ей этого хотелось, тем сильнее она плакала, потому что понимала: рядом с ней лишь отец, который едва смотрит ей в лицо, боясь, что она напомнит ему жену, сестра, бросившая собственного сына, и племянник, который каждый день глядит на нее большими, полными надежды голубыми глазами, буквально умоляя о любви и нежности. Но где же их взять, когда ей самой их досталось в жизни так мало, что нечем поделиться.

Элизабет сидела на качелях вся в слезах, дрожа от ветра, и недоумевала, как же так случилось, что ее выбила из колеи какая-то дурацкая фраза. Эта девчонка, никогда не позволявшая словам любви вырваться наружу, потому что ей тоже редко доставались нежные поцелуи и остро не хватало тепла, с легкостью выплевывала слова, полные злости. Произнеся эту фразу, она буквально сбила сестру с ног и швырнула на землю. Как лоскут черного шелка в кабинете Элизабет.

К черту Сиршу! К черту ее и ее ненависть к жизни. К черту, потому что ей плевать на других, и на свою сестру в том числе. Кто дал ей право говорить с ней так грубо и нагло? Как она могла так бездумно бросаться оскорблениями? И голос внутри Элизабет подсказал ей, что это не было пьяной болтовней, это никогда не было пьяной болтовней. Это говорила боль.

Элизабет тоже изнемогала от боли.

– Помогите! – тихо вскрикнула она, пряча лицо в ладонях. – Помогите, помогите, помогите, – шептала она сквозь всхлипывания.

Слабый скрип раздвижной кухонной двери заставил ее резко поднять голову, которую она, обессилев, уронила на колени. В дверях стоял мужчина, и лившийся из кухни свет делал его похожим на ангела.

– Ой! – Элизабет с трудом сглотнула, сердце бешено забилось от того, что ее застали врасплох.

Она быстро вытерла глаза, пригладила растрепавшиеся волосы и встала с качелей.

– Вы, должно быть, отец Сэма. – Ее голос все еще дрожал от слез. – Я Элизабет.

Повисла тишина. Он, наверное, не мог понять, о чем думал, доверив шестилетнего сына этой женщине, которая позволяет маленькому племяннику самому открывать входную дверь в десять вечера.

– Простите, я не слышала звонка. – Она поплотнее запахнула свой вязаный жакет и сложила руки на груди. Ей не хотелось выходить на свет, не хотелось, чтобы он видел, что она плакала.

– Я уверена, Люк сказал Сэму, что вы пришли, но… – Но что, Элизабет? – Но я ему сейчас скажу еще раз, – пробормотала она и прошла по траве к дому, опустив голову и потирая рукой лоб, чтобы спрятать глаза.

Подойдя к кухонной двери, она зажмурилась от яркого света, но головы не подняла, не желая встречаться с мужчиной взглядом. Она увидела только синие конверсы и выцветшие голубые джинсы.

– Сэм, за тобой пришел папа! – прокричала Элизабет слабым голосом. Ответа не последовало, раздался лишь топот пары ножек по лестничной площадке. Она вздохнула, взглянула на свое отражение в зеркале и не узнала женщину, которую там увидела. Лицо распухло и отекло, волосы, всклокоченные ветром, были влажными, оттого что она вытирала о них мокрые от слез руки.

Заспанный Люк появился на верху лестницы, он был в пижаме с Человеком-Пауком, которую не давал стирать и прятал за своим любимым плюшевым мишкой Джорджем. Он потер кулаками глаза и смущено посмотрел на нее.

– А?

– Люк, не «а?», а «что?», – поправила его Элизабет, а потом задумалась, какое это имеет значение в ее теперешнем состоянии. – Папа Сэма все еще ждет, так что скажи ему, пожалуйста, чтобы он побыстрее спускался.

Люк в изумлении почесал затылок.

– Но… – Он замолчал и уставился на нее.

– Что «но»?

– Папа Сэма забрал его, пока ты была в са… – Он остановился, отвлекшись на что-то за плечом Элизабет.

А потом улыбнулся беззубой улыбкой.

– Ой, здравствуйте, папа Сэма! – Он не смог сдержаться и захихикал. – Сэм спустится через минуту. – Он снова засмеялся и побежал наверх.

Элизабет не оставалось ничего другого, кроме как медленно обернуться и посмотреть в лицо отцу Сэма. Глупо продолжать игнорировать его, раз уж он ждет своего сына в ее доме. Она увидела, что он в замешательстве смотрит, как Люк, хихикая, бежит вверх по лестнице. Заметно взволнованный, он повернулся к ней. Он стоял, прислонившись к косяку. Руки в задних карманах выцветших джинсов, сверху голубая футболка, а из-под голубой кепки торчат иссиня-черные волосы. Однако, несмотря на этот молодежный наряд, ей показалось, что он должен быть ее возраста.

– Не волнуйтесь, – быстро заговорила Элизабет, смущенная поведением племянника. – Люк сегодня немного взбудоражен. Простите, что застали меня в саду не в лучший момент. – Она обхватила себя руками, как будто защищаясь от кого-то. – Обычно такого со мной не бывает.

Она вытерла глаза трясущейся ладонью и быстро сцепила руки, чтобы скрыть дрожь. Переизбыток нахлынувших эмоций совсем сбил ее с толку.

– Это нормально, – ответил ей глубокий голос. – У всех у нас случаются неудачные дни.

Элизабет прикусила щеку изнутри, тщетно пытаясь вспомнить, когда же у нее был последний удачный день.

– Эдит сейчас в отъезде. Полагаю, вы раньше имели дело с ней, поэтому мы никогда и не встречались.

– А, Эдит. – Он улыбнулся. – Люк часто о ней говорит. Он ее очень любит.

– Да. – Она слабо улыбнулась, и ей стало интересно, говорил ли Люк когда-нибудь о ней. – Может быть, присядете? – Она махнула в сторону гостиной и предложила что-нибудь выпить.

Вскоре она вернулась из кухни со стаканом молока для него и чашкой эспрессо для себя. И от удивления застыла в дверях гостиной, застав его вертящимся на кожаном вращающемся кресле. Эта картина вызвала у нее улыбку.

Увидев, что она стоит в дверях, он тоже улыбнулся, прекратил вертеться и, взяв стакан у нее из рук, сел на кожаный диван. Элизабет села, как обычно, в свое кресло, такое огромное, что оно поглотило ее почти целиком, ругая себя за тайную надежду, что грязные конверсы не оставят следов на кремовом ковре.

– Простите, я не знаю вашего имени, – сказала она, стараясь, чтобы голос не звучал слишком уныло.

– Меня зовут Айвен.

Кофе застрял у нее в горле, и, закашлявшись, она забрызгала жакет.

Айвен подлетел к ней, чтобы постучать по спине. От волнения он нахмурился и с обеспокоенным видом заглянул ей в глаза.