— Дитя мое, вот господин Джеффри Чосер! — понижая голос, сказал дочери Уот Тайлер.

Это имя произвело на Эдиту чарующее действие и вдруг рассеяло ее робость. Подняв глаза, она взглянула на поэта с почтением и восхищением.

«Клянусь св. Ансельмом, она замечательно похожа на леди Изабеллу!» — подумал Чосер.

— Извините мою смелость! — воскликнула Эдита. — Я и не помышляла увидеть когда-нибудь знаменитого поэта Джеффри Чосера. Вот почему не могу теперь скрыть свое восхищение. До сих пор мне казалось, что, должно быть, он не похож на всех смертных.

— В таком случае, я сильно опасаюсь, что вам придется испытать жестокое разочарование, — сказал Чосер.

— Разочарование? О нет! До сих пор я смотрела на вас, как на высшее существо, с которым я не дерзнула бы заговорить.

— Но теперь, надеюсь, вы не испытываете такого чувства? — спросил он.

— Нет, — ответила Эдита. — Вы кажетесь таким добрым и приветливым, что у меня является смелость сказать вам, что я читала ваши «Суд любви» и «Троила», и «Крессиду». И я постараюсь выразить вам то удовольствие, которое доставили мне эти поэмы.

— Моя дочь зачитывается вашими поэмами, сэр, — заметила г-жа Тайлер.

— Они доставляют мне все новые и новые восторги каждый раз, как я перечитываю их! — воскликнула Эдита.

— Эта похвала совершенно для меня неожиданна, — заметил Чосер. — Я слышал много похвал, много лестных отзывов от придворных дам, но, признаюсь, никогда ничто не доставляло мне такого удовольствия, как ваша простая похвала, потому что, как мне хочется думать, она искренна.

— О да! — горячо воскликнула Эдита.

Уот Тайлер уклонился от участия в этом разговоре, но он охотно прислушивался к нему. Когда поэт предложил отправиться всем вместе в деревню, кузнец пошел рядом с женой, предоставив поэту и Эдите идти впереди.

Чосер, видимо, относился с искренним сочувствием к своей юной спутнице, что, конечно, не могло не льстить ей. Она отвечала на его вопросы с безукоризненной скромностью и простотой. Эдита рассказывала ему о бесконечной любви, которую она встречает со стороны доброй настоятельницы и о том, как горячо она привязалась к ней. По-видимому, это нисколько не удивило Чосера, он только посоветовал молодой девушке не поступать в монастырь раньше, чем у нее не созреет твердое решение. Поэт также нисколько не удивился, когда она сообщила ему о внимании, которым в то утро удостоила ее принцесса Уэльская, но он сказал, что она напрасно отклонила ее милостивое предложение принять ее в свой двор. Чосер сделался вдруг пасмурным, когда она рассказала ему о преследованиях, которым она подвергалась со стороны сэра Джона Голланда.

— Настойчиво советую вам быть осторожной, — сказал он. — Вы обошлись с назойливым молодым вельможей, как он того заслужил, и надеюсь, что вы никогда больше не встретитесь с ним.

— Но последние слова, которые он прошептал мне в часовне св. Эдмонда, по-видимому, указывают на то, что он не намерен отказаться от преследования меня, — сказала она. — Он страшно напугал меня.

— Если у вас есть какой-нибудь повод к тревоге, то расскажите об этом настоятельнице, она посоветует вам, как поступить.

— Я уже сделала это, и настоятельница обещала послать гонца к принцессе Уэльской.

— В таком случае вы можете быть совершенно спокойны, — заметил Чосер. — Ваш преследователь уж больше не обеспокоит вас.

Они подходили уже к концу аллеи, когда увидели монаха, приближающегося по боковой тропинке. Длинная серая ряса почти совершенно закрывала его босые ноги; на голову был надвинут капюшон. Вместо пояса ему служила веревка, от которой спускалась длинная связка четок. Седая борода придавала его наружности почтенный вид.

— Это — брат Гавин, отшельник, — заметила Эдита. — Он идет из своей кельи в монастырь.

— Где же скит? — спросил Чосер.

— Недалеко отсюда, в лесу, — пояснила она. — Но прошу вас извинить меня, сэр, святой отец, кажется, желает поговорить со мной.

Чосер поклонился и медленно продолжал свой путь, а Уот Тайлер и его жена подошли к Эдите. Вскоре к ним приблизился отшельник.

— Господь с вами! — воскликнул он. — Очень рад встретить вас. Мне нужно сказать тебе кое-что, дочь моя, — добавил он. — Но я не могу сказать этого теперь, пожалуйста, приведи ее в мою келью нынче вечером, — продолжал он, обращаясь к г-же Тайлер.

— Вести ли мне ее? — спросила г-жа Тайлер у мужа.

— Ну, да, понятно, — отвечал тот. — Почему же нет? Луна теперь рано восходит.

— Приходи с ними, брат, — сказал Уоту отшельник. — Ты подождешь их возле кельи.

— Нет, я нисколько не боюсь за них! — заметил кузнец. — Никто не посмеет обидеть их. Как только взойдет луна — а это будет около девяти часов вечера, — вы можете ожидать их, брат.

— Я недолго задержу их, — сказал отшельник. — Мне нужно сказать ей очень немногое, но непременно нынче вечером.

— Надеюсь, святой отец, вы не собираетесь сделать мне выговор за какую-нибудь мою провинность? — спросила Эдита.

— Ты узнаешь все своевременно, дочь моя, — отвечал отшельник. — В девять часов я буду ждать вас. Огонек восковой свечки на моем окне послужит вам путеводной звездой в темноте. Вам нечего бояться. Поблизости от моей кельи не может быть ничего злого. Да защитят вас все святые угодники!

Простившись с ними таким образом, он направился к монастырю.

Они нагнали Чосера уже при входе в деревню, почти у самого жилища кузнеца.

— Теперь я пойду ужинать в гостиницу, — сказал он Уоту Тайлеру. — Но после ужина мне хотелось бы поговорить с вами.

— Через час я буду к услугам вашего степенства, — ответил кузнец.

— Сказать ли вам, как я проведу время, пока вы будете кушать? — шутливо спросила Эдита, обращаясь к поэту.

— Я уверен, что с пользой, — отвечал поэт. — По всей вероятности, вы займетесь чтением молитвенника.

— О, конечно, я проведу время с пользой! — лукаво возразила она. — Только я буду читать не молитвенник, а ваш «Суд любви».

Потом, весело рассмеявшись, она убежала в дом отца. Чосер провожал ее взором, пока она не скрылась из виду, затем направился в гостиницу.

Когда поэт возвратился в гостиницу, в общей комнате было уже много гостей, большинство которых поднялись, чтобы приветствовать его. Для него был приготовлен прибор на маленьком столике около окна, все еще остававшегося открытым. К этому уютному местечку хозяин проводил его с некоторой торжественностью, так как Урбан Балдок очень гордился посещением такого именитого гостя.

— Надеюсь, форели не пережарились, — заискивающим голосом сказал он. — Дело в том, что ваше степенство возвратились немножко позже назначенного времени, а повар не снимал их с очага. Было бы очень прискорбно, если б они пережарились, ведь более нежной рыбы никогда еще не вылавливали в Даренте.

От усердия он никогда не кончил бы своих причитаний, если бы Чосер не остановил его. Когда форели были поданы на стол, поэт объявил, что они превосходны.

— Никогда еще я не ел более вкусной рыбы, — сказал он, проглатывая большой глоток гасконского вина.

После этого удачного начала он с охотой принялся за ужин.

Комната, как мы уже упоминали, была почти полна гостей, из которых одни ужинали, другие же тянули гальяк или озей из высоких пивных кружек.

Но перед гостиницей было еще больше народа, чем в стенах ее. Скамейки перед окном, у которого сидел Чосер, были заняты поселянами, которые, возвратившись с игр на лужайке, усердно угощались пивом и медом. Огромные фляги этих напитков стояли перед ними на длинном узком столе, очень быстро опорожнялись и также быстро наполнялись вновь. Это пиршество было немножко шумно, но добродушно. Менестрели, игравшие у Майской Березки, присоединились теперь к общей компании, в которую вносили оживление своей игрой и изредка пением.