– Хорошо.

Ханна еще какое-то время смотрела на Мелани, потом перевела взгляд на озеро, где все еще величественно плавал кругами лебедь, а взлетающие утки наводили рябь на зеркальную гладь воды.

Сайгон, 1917

Мало того что я была вьетнамкой, я еще и росла в очень хороших условиях. Мой отец занимал высокую должность в администрации колониального правительства. И это возбуждало у некоторой части местного населения настоящую ненависть. К tây, как я называла французов, некоторые люди относились очень враждебно. То же самое относилось к местным жителям, которые работали на чужеземцев.

Но этого я, будучи ребенком, не замечала. Кроме того, я не любила играть с другими детьми, а предпочитала сидеть в саду и мечтать.

Благодаря работе отца у нас было все, что нужно, и даже больше. Мы жили в красивом белом доме с огромным садом, и, когда я достигла определенного возраста, у меня появился учитель, который учил меня считать, писать и говорить по-французски. Я очень любила рисовать, и больше всего – вечерние платья француженок. Я не могла насмотреться на роскошную ткань и затейливый крой платьев.

Хотя у моей матери тоже были такие платья (время от времени моих родителей приглашали к себе французы), она настаивала на том, чтобы дома я носила только аозай, как и она сама. Однако их шили по ее заказу лишь из шелка, и мне грозило суровое наказание, если я слишком сильно их пачкала.

Ярче всего в моей памяти запечатлелись визиты французов в наш дом. Иногда они приходили вместе с посланниками императорского двора. Вечерние собрания высшего общества всегда были очень интересными, пусть даже в большинстве случаев мне удавалось наблюдать за ними лишь тайком, потому что моя нянька в такие дни довольно рано отправляла меня спать.

Я уже точно не помню, какую должность занимал мой отец, но он был очень влиятельным человеком. Той нищеты, которая царила в городе и вокруг него, я почти не видела. Но я слышала, как разговаривают между собой наши домашние слуги. Когда разразилась эпидемия холеры, многие из них были очень озабочены судьбой своих родных.

Однажды в мою жизнь вошла Тхань, и с той ночи в храме Семи Солнц мы обе были связаны своими обещаниями. Когда у нее получалось, она приходила ко мне в наш сад. Мне было трудно убегать из-под надзора, особенно днем, когда слуги бдительно следили за мной. Поэтому я была рада тому, что Тхань могла свободно ходить туда, куда хочет, и даже немного завидовала ей.

Однажды она предложила мне пойти вместе с ней в ее хижину.

– Я хотела бы показать тебе нашу лодку, порт и познакомить тебя со своей матерью. Я рассказала ей о тебе, и она очень рада, что я нашла себе подругу.

– Значит, ей стало лучше?

– Нет, но когда я рассказываю ей о тебе, я, по крайней мере, отвлекаю ее от грустных мыслей.

– И ты все еще не хочешь взять у меня цветы жасмина? – спросила я и тут же пожалела об этом, потому что лицо Тхань помрачнело.

– Нет, не нужны мне эти цветы. Я просто хотела бы, чтобы ты пошла вместе со мной ко мне домой. Когда моя мама увидит тебя, она хотя бы на пару часов отвлечется и, может быть, будет спокойно спать. Она непременно хочет познакомиться с тобой.

После ночной прогулки меня мучили угрызения совести по отношению к своим родителям, пусть даже они абсолютно ничего об этом не узнали. Цветы я, конечно, сохранила и спрятала их у себя под кроватью. До сих пор я не почувствовала ни положительного, ни отрицательного их воздействия. Поэтому я оставила жасмин на прежнем месте.

– Хорошо, я пойду с тобой, – сказала я, потому что не хотела расстраивать Тхань. – Лучше всего, если мы проберемся через то место в заборе, где ты всегда проходишь, когда идешь сюда.

Я сама испугалась своей отваги. Если слуги заметят, что меня нет, они поднимут тревогу. И моя мать, без сомнения, посадит меня под домашний арест на целый месяц. Но я не могла поступить иначе. Если я могла поспособствовать тому, чтобы мама Тхань пожила хотя бы еще немного, я готова была пойти на риск.

Таким образом, мы с подругой пролезли через живую изгородь, в которой был просвет, достаточный для того, чтобы через него могла пробраться худенькая девочка. Спешившие мимо прохожие удивленно озирались на нас, однако им не было до нас никакого дела.

Когда мы шли по дороге в храм, я уже увидела часть города, но это было ничто по сравнению с тем, что показала мне Тхань. Нищета, которую великодушно маскировала ночь, теперь была видна во всех подробностях, так что едва можно было бы поверить, что речь идет об одном и том же городе. В той части, где жили французы, улицы были вымощены брусчаткой, они были чистыми, а дома – светлыми и высокими, и там же имелись парки с прекрасными цветами. Зато в нижней части города многие улицы занесло илом и грязью, в канавах гнили отбросы и дохлые крысы, а люди, стараясь не дышать, спешили быстрее пройти мимо.

Меня охватил ужас, когда я увидела лежащую посреди дороги мертвую собаку. Казалось, по ее черепу проехала повозка. Кровь стекала в лужу. Собаку убили, очевидно, совсем недавно, потому что кровь еще не свернулась.

– Это приносит счастье и удачу, – заметила Тхань, когда увидела, на что я смотрю.

– Увидеть мертвую собаку – хорошая примета? – в ужасе спросила я. – Но почему?

Тхань пожала плечами:

– Этого я не знаю. Старые люди так говорят, а молодые в это верят.

Я с отвращением отвернулась. Одновременно я спросила себя, как суеверные люди могут верить в такие ужасные вещи.

Через пару улиц мы добрались до Телона[8]. Об этом месте мои родители никогда не говорили, зато много говорили слуги. Здесь, по их словам, было полным-полно опиумных притонов. И французы, и вьетнамцы ходили туда, чтобы забыть свои заботы, или для того, чтобы найти свою смерть в состоянии наркотического опьянения. Тогда я, конечно, не имела ни малейшего понятия о том, что такое на самом деле опиум, однако истории о местах, где люди употребляли его, будили мою фантазию, и я представляла себе, как на самом деле может выглядеть такой притон внутри.

– А ты знаешь, где находится опиумный притон? – прошептала я Тхань, и мне показалось, что все люди на улице уставились на меня.

Мой тонкий аозай бросался в глаза еще в бедном квартале, правда, там у людей было слишком много собственных забот. Здесь же, как мне казалось, все буквально сверлили меня взглядами.

– Вон там, на той стороне, один из них! – храбро объяснила мне Тхань и указала на здание слева от нас.

Это было деревянное строение, стены которого были покрыты синей краской. Над дверью кто-то прицепил металлического дракона. Рядом висел китайский фонарик с синими кистями. Маленькие окна были закрыты темными занавесками.

Это было совсем не похоже на то, что я представляла себе в своих фантазиях.

– Ты уже бывала в таком домике? – спросила я, потому что думала, что Тхань способна на все.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, туда детей не пускают. Даже тогда, когда они просят опиум для своих больных матерей.

Тхань печально опустила голову.

– Значит, ты уже пыталась?

– Да, потому что я слышала от рыбаков, что опиум заглушает боль. Но, даже если бы меня туда и пустили, у меня все равно не хватило бы денег. Империя дракона – очень дорогое удовольствие, слишком дорогое, если человек живет только ловлей рыбы.

– Ах, какие красивые девочки! – прозвучал вдруг позади нас чей-то певучий голос.

Голова Тхань моментально повернулась туда. Я заметила, как ее глаза расширились от страха.

Когда я обернулась следом за ней, то уперлась взглядом в морщинистое лицо какой-то старухи. Она улыбалась, но эта улыбка не соответствовала выражению ее глаз, которые пристально и оценивающе смотрели на нас.

Тхань схватила меня за руку. Я сочла, что мы должны поздороваться с этой старухой, но еще до того как я успела это сделать, Тхань дернула меня в сторону и потащила за собой. Мне не оставалось ничего иного, кроме как успевать за ней. А она мчалась так, словно за нами гналась целая свора диких собак.