Крепленый Интернацьонал —

вот кто он, наш АБ сегодня!

Дорогой Алексей Борисович!

Пейте вина всех стран! Любите женщин всех материков! Пишите песни на языках всей планеты!

Поздравляю с днем рождения!

Я фотографию нашел. Ей четверть века.

Сидят рядком два человека.

Один наивно смотрит в объектив,

диван рукой за валик прихватив.

Другой, не подымая глаз, читает свежую газету.

И глядя на картину эту —

«Какая вечность пронеслась!» —

я думаю. Ведь это я,

а рядом Федоров, друзья.

Спокоен он и не орет,

доволен временем и местом,

он для блезиру выставил вперед

страницу с комсомольским съездом.

Читает же в четвертой полосе,

не знаю что, но с легкою гримасой,

как бы сказав: «Пошли вы все…

Скажи, пугают, фантомасы!»

Мы на диване, будто бы в купе.

Куда мы едем, дорогой АБ?

Еще далеко до беды

и нет намека бороды,

еще твой подбородок гладок,

и не предвидеть пересадок.

На снимке все спокойно, тихо,

еще неведома Крутиха,

еще не налиты в цистернах

те двадцать тонн портвейнов скверных,

с тех пор проглоченных тобой.

Еще живешь в семейном круге,

еще неведомы подруги,

тебе врученные судьбой.

Ни о внуках, ни о пенсии

мыслей нет наверняка!

«У меня к небесам небольшие претензии» —

еще не написана эта строка.

И эту еще написать предстоит:

«Не буди Буденного, он и так не спит!»

Ой, какая старая фотография!

Ой, какая бурная биография!

Надпиши мне, Федоров,

надпиши что-нибудь от души.

Через десять лет достанем,

глянем,

как сидим вдвоем…

Кто сидит — вообще не поймем.

Я без этих людей не прожил бы и дня

и за них благодарен судьбе:

два любимых поэта есть у меня,

два любимых — и оба АБэ.

Их за жуткий смех, за веселый слог

полюбил я душою всей,

и мои первый Абэ — Александр Блок,

а второй — наш друг Алексей.

Мне один Абэ улыбнулся из мглы,

а второй мне накрыл столы.

Одного Абэ другому дарю,

«Будьте счастливы!» — говорю.

Тихая Шатура,

громкий ГОЭЛРО,

а твоя натура —

бес грызет ребро.

На полях Расеи

порезвись, поэт,

как Сергей Есенин

на исходе лет.

Ждет ли нас геенна

или райский сад?

Посети смиренно

Сергиев посад.

Проходят года, как на марше солдаты,

равнение держат на ваш юбилей,

и круглые даты — как прочие даты,

ну, разве что прочих немного круглей.

Что — круглое?

То, что достигло предела:

есть круглый отличник и круглый дурак,

но круглая дата, известное дело,

пределом не может считаться никак.

Да, круглые даты — формальные даты,

и может, резонней, друзья, отмечать

иные нам даты — допустим, когда ты

впервые чего-то сумел прочитать.

Впервые, допустим, в любви объяснился —

при этом, увы, объясниться не смог.

А дата, когда ты впервые напился,

когда ты, увы, ночевать не явился

впервые вот памятный в жизни денек!

Есть даты утраты, есть даты удачи,

есть даты решенья-житейских задач, |

есть даты получки, есть даты отдачи

долгов — и давай, отдавай, хоть и плачь.

День встречи, день свадьбы, рождение дочки,

защиты, обмен и поездка в Сибирь —

вот это и вправду важнейшие точки,

а круглая дата — всею лишь цифирь.

Зачем же придуманы круглые даты?

Затем, чтоб как птица птенцов под крылом,

нас в кои-то веки собрали Форштадты

за этим, пожалуй что, круглым столом.

Затем, чтобы каждый с большим вдохновеньем

сказал им, как нами любимы они,

и прочее, что говорить, к сожаленью,

мы все забываем в обычные дни.

Пусть пьется вино и едятся салаты,

пусть тосты и шутки сегодня звучат,

пусть счастье придет к вам в обычные даты

в обличьи здоровых, румяных внучат!

Когда мужчине пятьдесят —

пусть годы гирями висят,

и нервы — не стальной канат,

и пульс тревожен, как набат,

и позвоночник хреноват,

когда мужчине пятьдесят —

ему уже сам черт не брат!

Он повидал и рай и ад,

и все испробовал подряд,

и столько одолел преград:

имеет званье и оклад,

добротный дом и щедрый сад

и крепкий ум и прочный зад

и представительный фасад!

Когда мужчине пятьдесят —

уж он живет не наугад,

философ он и дипломат,

на все имеет мудрый взгляд,

глядит вперед, а не назад,

когда мужчине пятьдесят.

Когда мужчине пятьдесят,

он элегантно седоват,

по виду фат, душою хват,

уверен шаг, глаза блестят,

и снова жизнь цветет, как сад,

когда мужчине пятьдесят!

Пусть скромные деньжата эти

помогут хоть чуть-чуть вздохнуть,

одну из дырочек в бюджете

хотя б на время, но заткнуть.

А как вам дальше жить на свете?

Ильич, что в рамке на билете,

укажет самый верный путь!

У товарища Форштадта

жизнь событиев полна,

у Форштадта снова дата,

снова круглая она!

Круг твой жизненный сложился:

доработал, дослужился,

хватит Родину пахать,

начинаешь отдыхать.

Вышел ты на пенсион

и получишь миллион,

что с ним делать,

ты не знаешь,

до того огромен он.

Ты от нас собрался в Хайфу

получить немного кайфу,

можешь волю дать мечтам:

чем тебе заняться там?

То ли лекции читать,

то ли Хайфу подметать.

Будешь ты купаться в море

и листать страницы в Торе,

на иврите говорить,

тетку с дочкою мирить.

В общем, будет дел немало,

но недаром ты с Урала:

закаленный здесь, в отчизне,

победишь и в новой жизни,

чуть чего — поднимешь бунт!..

Мы платочками махаем,

говорим тебе: «Лэхаим!

Будь здоров и зай гезунд!»

Начну издалека. Я помню литкружок.

Я помню юношу с лицом помолодевшим.

Он нам сердца глаголом жег.

А Федоров тогда был сильно похудевшим.

А юноша тот был нахальным пареньком,

и облик, и стихи — ну, чисто Маяковский.

Порою спорил он с самим Воловиком,