Мальчик тут же выпрямился. Элис вцепилась в его руку.

— Прости. Паук. Громадный. Вон. — Она посветила фонариком.

Паук торопливо семенил по ткани. Рыбка поймал его и зажал между ладошек. Было щекотно. Он поднес его к окну, которое Элис с трудом открыла.

— Хорошо, — с облегчением произнесла она, когда мальчик разжал ладони и паук улетел вниз. — Я тогда этим займусь, ладно?

Она собрала грязные шторы в охапку и направилась к двери. Оставшись один, Рыбка осмотрел комнату. В ней царили покой и тишина, сквозь незанавешенное окно струился серебряный свет, падавший на голый пол и стены. Мальчик почувствовал себя лучше. Страх наконец отступил.

Вскоре вернулась Элис, неся с собой мешки. Она опрокинула самый большой из них и вытряхнула меленькое, тонкое, лоскутное одеяло и еще одно, связанное крючком.

— От матраса, а это одеяльце для младенцев. Соорудим постель. Есть еще две надувные подушки. — Она порылась в другом мешке. — Лимонад, печенье, рулон туалетной бумаги. Не предлагаю сегодня посещать ванную, конечно, зато на улице неплохие кусты есть. — Она лучезарно улыбнулась, посмотрев на Рыбку: — Не пропадем.

Рыбка улыбнулся в ответ.

— Ты супер, — сказал он.

Они устроились на одеяле, не снимая одежды, и накрылись одеяльцем поменьше. За окном дерево щекотало стекло своими ветками, Рыбка различал тихое уханье совы. Казалось, он был далеко-далеко от Соловьиной улицы, на которой городские огни гасили сияние звезд, а тишину ночи нарушал шум машин. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Элис уже спала. Он слышал ее ровное сопение и чувствовал тепло, исходившее от ее тела. Впервые со вчерашнего утра, когда он и Сьюзан вернулись домой из города и обнаружили, что их жизнь навсегда изменилась, он почувствовал спокойствие.

Закрыв глаза, Рыбка заснул, ночь продолжила свой ход в тиши.

Гримшо стоял в центре города и закипал. Полиция, «скорая помощь» и пожарные уже уехали с места трагедии. Все разошлись, не осталось даже зевак, и в городишко даже вернулось обычное умиротворение. Конечно, остались руины, которые полицейские обнесли лентами заграждения, но огонь был потушен, а тело бедного водителя грузовика увезли. Все было тихо. Над головой показались звезды.

А Гримшо все кипел.

Предназначение вмешалось в план Гримшо, и поэтому демону пришлось импровизировать и показаться человеку в фургоне. Таким образом, мужчина потерял управление и врезался в бензоколонку. На какое-то чудесное мгновение, увидев, как мальчишка подлетел в воздухе подобно мячу, Гримшо подумал, что одержал победу. Но демоны инстинктивно понимают, когда им удается убить жертву, и вскоре стало ясно, что чертов мальчишка все еще был жив.

Гримшо вспомнил, как упивался устроенной не так давно катастрофой, но теперь прекрасное ощущение БАБАХА померкло на фоне многочисленных неудач. Демон едва ли обратил внимание на обжигающие пары облаков или крики людей. Он придавал мало значения гибели невинного свидетеля. Демон думал лишь о том, что Рыбке Джонсу опять удалось улизнуть.

В конце концов, тишина и пустота подействовали на Гримшо отрезвляюще. Больше смотреть было не на что, ничего иного не оставалось, кроме как снова предстать перед Лампвиком.

Единственный путь в Лимб лежал сквозь нулевую отметку хронометра, которая автоматически посылала его к Создателю, и это еще больше разъярило демона. Очень в духе чертова Лимба устроить так, чтобы каждое дурацкое Правило только осложняло полуживым жизнь!

Все же он не собирается задерживаться в склепе дольше, чем придется. Стоя посреди улицы и кипя от злости, Гримшо вдруг осознал, что, прежде чем вновь пытаться атаковать Рыбку Джонса, ему стоило сделать кое-что. Нужно было спросить у Ханута о том странном случае с его третьим Страдальцем. Нужно было заставить шакала рассказать ему, как перехитрить Предназначение.

Гримшо свирепо перевел стрелки часов на ноль, нажал на кнопку и исчез.

Лампвик оживился, как только Гримшо появился на полу в центре склепа.

— Ага! Вот ты где! Я все ждал, когда ты приползешь назад.

Гримшо зарычал. Прежде чем Лампвик успел зарядить свою тираду, демон отвернулся и начал устанавливать стрелки хронометра. Он на секунду задумался, где вероятнее всего был Ханут — в Британском музее или в пустыне.

— …просто ничтожество… — говорил Лампвик презрительно, — …ты что, правда подумал, что на этот раз тебе все удалось? А парнишка-то сбежал, не получив ни царапинки…

Это было выше его сил. Гримшо застыл.

— У него Пред-наз-на-че-ни-е! — закричал он, крутанувшись на пятках и посмотрев на своего Создателя. — Не доходит? Я тут ни при чем, он под защитой…

— Ах, вон оно что, — насмехался Лампвик, вновь подбираясь к своей тираде про «отговорки». — Не забывайте, бедненький Гримшо не виноват, это все Высшие Силы виноваты…

Его голос оборвался, когда Гримшо повернул стрелки и без промедления нажал кнопку отправки.

Лампвик посмотрел ему вслед, тихо посмеиваясь. Он подумал, не призвать ли существо назад, но решил повременить. Он получал больше удовольствия, когда горемыка прокрадывался к нему сам. А он пока подождет. Будет время придумать новые превосходные оскорбления.

В конце концов, времени довольно. Времени бесконечно много, раз уж на то пошло.

Далеко на вершине горы в Лимбе о времени размышлял Тан.

Он часто всматривался в панораму внизу, и если неопытному глазу она показалась бы лишь бесцветной пылью, то Тан различал на сером пространстве выпуклости и завитки с бледными очертаниями стран и государств, расстилавшихся до горизонта во всех направлениях. Это был мир, и он лежал у его ног, напоминая демону о тех днях, когда он властвовал над людьми. Он стоял неподвижно и думал о том, что больше у него ничего не осталось — только это. Навеки.

Конечно, в случае Тана навеки означало до тех пор, пока существует гробница дома Омбрей.

Тан потупил взор, содрогнувшись. Проклятие и его Воплощение прекращали свое существование только тогда, когда исполнялось проклятие или если оно теряло свой смысл. Пресытившись бесконечной вереницей из еще бьющихся сердец и подобными ужасами, он полагал, что смерти последнего члена семьи будет достаточно, чтобы исполнить миссию и получить свободу. Но в предсмертных словах Рудольфа Омбрея не уточнялось, что непременно представитель фамилии должен высечь его имя среди имен его предков, при этом семья должна была подвергаться преследованиям до тех пор, пока его желание не будет исполнено. Фактически любой мог бы высечь имя и положить всему конец, но теперь, когда не осталось никого из семьи, кому это вообще могло прийти в голову? Спустя столетия ни одна душа не помнила об имени Омбреев, не говоря уж об их фамильной усыпальнице!

Нет, ключом к завершению проклятия был склеп, склеп, ожидавший, пока то самое, последнее имя не будет начертано на его потемневших стенах. Мраморный склеп размером с особняк был построен в недоступном месте — даже ветер, огонь и вода не могли навредить ему. Поэтому ждать Тану придется целую вечность. Пока земля не изжарится под лучами солнца.

Скрытые тенью глубокого капюшона, глаза демона закрылись. Он боролся с мыслью о том, что приговорил себя на вечное заточение в Лимбе. Он сделал бы все ради того, чтобы вновь попасть в Реальный Мир и почувствовать последние удары бьющегося сердца, зажатого в кулаке. Но сделанного не воротишь.

Последние несколько веков, с тех пор как он довел до сумасшествия последнего Страдальца, вынудив бедного мужчину убить свою молодую жену и дочь, а затем до смерти запугав его самого, Тан все время бился над тем, как вырваться из кошмара, в который превратилась его полужизнь. Существовал единственный способ положить всему этому конец, и он был поистине ужасающим, но претворить его в жизнь было сложно, так как для этого надо было попасть в Реальный Мир, а Тан не мог этого сделать, не имея Страдальцев.