— И не надо, Радогор, пока меры не угадаешь. — Сказала она, все так же задумчиво глядя на него. И заулыбалась. — Значит, говоришь, человека искал?

— Человека…

Улыбка стала не шире, но загадочней.

— А ты попытай счастье, попробуй в черной дрягве, в непролазном болоте порыться. Может, там найдешь, то что искал. К каждой точке приглядись, в хляби глубокие загляни, траву — осоку раздвинь. Только пальцы не изрежь. Сдается мне, ребятки, старый Упырь лютует. Давно, менгя тогда еще и в пометухах не было на свете, повздорил он из — за места с пращуром, вот ее… — Указала взглядом на Владу. — Да, от обиды и скрылся в дрягве. А надо сказать, что упырь тот черным колдовством баловался. Там, в дрягве, и одичал совсем. От злобы и зависти облик человеческий утратил. Чистая нелюдь. И дед твой, девица, ненароком помер. И батюшка с матушкой. Свищ, слов нет, подлый был человечишко, но ума бы у него не хватило благодетелей своих, с чьих рук кормился, извести. Про Клыка и говорить не буду. Под стать себе воеводу посадил Свищ. Его, Упыря рук, дело. В дрягве его ищи, Радогор. В дрягве. А я пока про меч и его хозяина допытаюсь. Уж больно чуден и грозен он, я говорю про меч. Говоришь, поспорили?

Радогор нехотя пожал плечами.

— Не говорил… но поспорили. С тем и разошлись.

— Так уж и разошлись? — Копытиха и не думала скрывать недоверие к его словам. И с просила с легкой усмешкой.

— Ну, да. Он мне слово, я ему…Не без этого.

— А, ну да…

— Подрались маленько. Совсем уж неохотно сознался он.

— Совсем маленько. — Не утерпела и вмешалась в разговор княжна. — Ягодка меня верст за пять увез, а все слышно было, как они спорили. Деревьев горы навалили, зверю не пролезть. И самого будто звери лютые драли. Места живого не было. Кости белые было видно.

— Оно и понятно. — Охотно согласилась Копытиха. На то и мужик. Морда есть, а кулак всегда на месте. И память останется.

И соскочила с лавки, чтобы убрать со стола.

— Я помогу, бабушка. — Подхватилась за ней Влада.

— Не мне, ему помоги. — Кивнула хозяйка головой на Радогора. — Ночь не спал. Да и до того, чай немного при такой — то красе спать приходилось.

Вогнала Ладу в краску и развеселилась.

— И верно! Что его жалеть? На двоих припасено было, а одному досталось. Не убудет. А бабий век короток. Не успеешь двух разов вокруг себя обернуться, и вот она — Копытиха! С боку на бок, с ноги на ногу переваливается людям на смех.

Рассмеялась, с удовольствием глядя в их смущенные лица, и подтолкнула к дверям.

— Идите уж. Травки свежей набросайте где ни то. А я холстину дам. Да и подремлите. Иначе долгим день покажется. А я той порой поразмыслю да поколдую. Или не ведьмой старой меня люди кличут. И с птицей вещей поговорить надо.

У Копытихи прожили не день, как хотели. На три дня задержались. И еще отпускать их не хотела.

— А пусть их, узнают каково без руки жить, да без вожжей обходиться. Налаются, нагрызутся, да и сами приползут. Рассуди, де, княжна. Умиротворь нас. Жить одним ни как не выходит.

Не пускала, и знала, что делала.

Оказалось, что Радогор юнец юнцом, а такое знает, о чем она и думать не думала.

Перебирая однажды ее травы, отложил пучок в стороны и поморщился.

— Дедко говорил, что это черное. Приворот и отворот творить можно. Присушить, присушишь, а душу погубишь. И тому и другому. Потому, как жить в неволе нельзя. И с отворотом так же. Жить, человек живет, а душа томится. А вот одолень — трава в воинском деле сгодится. На вид неказиста, а и камень крожит, и доспех, дедка сказывал, ломает и рвет. Но не для всякого. Иной дуреет от нее, себя не помнит.

— А это?

— Сон — трава. Эта же, с желтыми цветками, для ран хороша. Надави соку и смачивай. Рана не портится и гнилью не пахнет. Эту же лучше от девиц как можно дальше держать! Захочет грех от людей скрыть, запарит ее круче, настоит до черна и напьется. Дитя после этого мертвым появится или с кровью истечет. А то еще камень есть такой. Плеснешь на него водой, а он вдруг начинает разваливаться в творог. Но и это черное.

Влада слушает их, широко раскрыв рот.

— Как ребеночка- то можно? — и рот ладошкой прикрыла, когда страшные слова вымолвила. — Живой ведь он. Ножками стучит. Переворачивается, будто бы бок отлежал.

— А ты не слушай! — Прикрикнула Копытиха на нее. — Мала еще такие разговоры выслушивать.

Вспыхнет от обиды, но и не подумает выйти за порог. Забьется в уголок, затаится и аж уши оттопырит, вслушивается.

Вран здесь же, на столе толчется. Глазом не моргнет, словно понимает каждое слово.

— А на воду как дуешь? Впрямь, или искоса? Как бы с боку.

— Это, когда что увидеть надо. Если близко, то впрямь надо бы. Но мне этого не надобно. Если не далеко, то я и без воды вижу. Но лучше воск на воду лить… А вот огонь лучше, когда сам прогорит. Его торопить, только делу вредить. А когда уж прогорит, то дымок слабый от него исходит. И пепел с угольками сами складываются как надо, успевай, смотри.

Но чаще всего они слышали. — «Но мне и этого не надо. Руками скорее выходит».

Не выдержала как — то бабка его слов и спросила, отводя глаза в сторону, чтобы спрятать смущение.

— Покажи, молодец, как руками — то у тебя выходит

Радогор ни чуть не удивился ее просьбе. Словно сам ждал ее слов. Смотрит то на бабку, то на своими руками. А руки словно ком податливой глины в ладонях сминают. И поднес их к ладони старухи. С его ладоней полилось на старые, узловатые руки, ровное и мягкое тепло.

— Княжну так же на ноги ставил? — Отнимая у него свои руки, хитро улыбнулась Копытиха.

— Девицу то? Да еще в беспамятстве? Как можно? Да она и на девицу в ту пору не похожа была. Так, комок неразборчивый. — ответил Радогор, с трудом скрывая возмущение.

— Ну — ну, не сердись. К слову пришлось. — Засмеялась бабка. — А вот как ты жар в ладони нагоняешь, не пойму.

— А ты в терем приходи, матушка. Я за тобой и лошадь пришлю. Поживешь там, а я, что успею, покажу. — И таинственно улыбнулся. И как огонь запалить, тоже…

— Он и мысли угадывать может, бабушка. — Вмешалась Влада, не утерпев.

— Все твои мысли, девица, в глазах стоят и через одежку выпирают. И угадывать не надо. — Бабка не выдержала и громко расхохоталась. А Влада покраснела густо — на — густо.

— Бабушка!

— Но не каждому все дается. Я вот на слепо долго ходить не мог. Остальное вроде все легко давалось. А иногда и то делал, чего и дедко Вран не знал. А на слепо…

Влада подергала за рукав.

— Радо, давай не поедем сегодня. Останемся, погостим еще. — Глядит на него умоляющими глазами. — И бабушке веселее будет.

Копытиха молчит, но по глазам видно, что не хочет она, чтобы уезжали. Но не утерпела.

— А и верно, Радогор, зачем вам в ночь ехать? — Поддержала она княжну.

— Ну же, Радо. Посмотри, как Ягодке здесь хорошо.

— Да, не трещи ты, сорока. Дай подумать ему. Оглушила чисто всех.

На бэра можно не смотреть. Воля вольная. Пропадает в лесу день деньской. А то и ночь прихватит. Муравейники… ягодники. Все его. Заявится, морда покусанная, но в меду.

— Ты зачем, охальник такой, пчелок зоришь?

Копытиха пальцем грозит, а он башку ей под руку сует, ластится и молока выпрашивает. А потом снова в лес…

— Мы еще и про хозяина меча не говорили… — Глазки хитрые, но правильно Копытиха сказала, вся хитрость на виду. — И Ратимира еще нет, Радо.

— А я вам баньку истоплю. Вместе то, поди. И не мывались еще? — Прищурилась, и княжне глазом подмигнула молодо. И долго потом хохотала, глядя на их сконфуженные лица. И решив, что все уже ясно, спросила. — Ну ка, показывай, как это на слепо ходить можно? С батожком? Или как? Ничего не утаивай, все показывай. Что ни покажешь, все здесь останется. Знать должна я с кем девка пойдет, которую прежде матери на руки взяла.

Не отвязаться Радогору. Махнул рукой.

— Вяжите глаза платом на глухо, чтобы свет не пробивался в глаза. — Попросил он, и наклонился, подставляя голову под повязку.